Ты снилась мне. Оранжевою тенью...

Я дважды пробуждался этой ночью И брел к окну, и фонари в окне, обрывок фразы, сказанной во сне, сводя на нет, подобно многоточью Не приносили утешенья мне. И.Б. Ты снилась мне. Оранжевою тенью спускал закат мерцанье по щеке такой родной. Я изучал на потолке всю старину прошедших поколений. Закрытый там, как вдоль консервы шпрот, я всё что мог – к тебе держался ближе, но вместо чтобы опускаться ниже, лишь начинял клубничной памятью твой рот. И рот, вратам подобен Расёмон, то запускал меня, то заставлял томиться – тогда я вспоминал о том, что «он» когда-то был здесь и, пожалуй, очень злился препятствию. А я же всё что мог – опять глядеть в закатный потолок, который с этих пор теперь казался пристанищем для поднебесных блох. Потом я с мыслерифмой просыпался, как у Поэта, – дважды этой ночью. Но я сидел недвижим в тишине. И было грустно, что закат в моём окне сто лет не освещал ничьих пощёчин и щёк самих. Таких родных. Моих – запомнившихся почему-то больше и глаз, и рук, и матовости кожи, а кроме – звёзд, стихов, событий, слов любых. И это был уже удар под дых любому богу, что мне прежде был дороже.