АМАЗОНИАДА

АНДРЕЙ ДЕМИДОВ АМАЗОНИАДА ПОЭМА ПЕСНЬ ПЕРВАЯ НОВАЯ СПАРТА. СРАЖЕНИЕ С АМАЗОНКАМИ. ПЛЕН Вышел на небо прекрасный бог Гелиос в бликах восхода, Тут уж проснулись герои, одни в бесконечном пространстве. Здесь только звери живут, никогда небывало народа, Только природа царит в первозданном убранстве. Много ахейцев мечтали дойти к краю мира, Но не вернулись, исчезнув в бурлящей пучине. Их поимённо всех помнят сказители, славят их лирой, Не упиваясь слезами, и не предаваясь кручине. Дома прекрасные девы всё ждут мореходов с победой. Им Посейдон улыбается, и жертвы возмёт и подарки. Новые земли ахейцам откроет под ласковым небом: Пастбища, тучные нивы под солнцем умеренно жарким. Плыл на восток достославный атлет Эврипид из Эфеса. Ждут чудо силы большой от него Олимпийские игры. Ловкий кулачный боец и силён в поднимании веса, Против него не смогли бы сражаться и злобные тигры. С ним плыл красавец Патрокл, что торгует вином повсеместно. Уксус он возит повсюду, оливки, пшеницу и масло. Как потерял он торговый свой флот, никому неизвестно. В горе искал корабли он по морю два года напрасно. С ними поэт был, философ, писавший прекрасные песни, Как афинянин, жил в странствиях трудных по странам далёким. Он сеял этику в жизни, где мог, даже в огненной бездне, Чтобы смягчить этот мир молодой, беспредельно жестокий. Смотрят на храбрых героев с Олимпа бессмертные боги, Их развлекает, как игры, за счастьем погоня людская. В древность седую уходят степенно морские дороги, Что будет завтра со всеми, и боги про это не знают... В море бурлящем Негостеприимном блуждали пол года. Северный берег их не принимал, волны вздыбливал лихо. Но тут унялся Эол, и наладилась всюду погода. И отыскали залив между гор, и причалили тихо. Радостно вышли усталые люди на берег песчаный. Не было здесь никого, только чащи бурьяна. Пыльная степь за горами раскинулась, ветер дул пряный, А за горами в степи плыл мираж океана. Резво на береге птицы порхали, слух песней чаруя, Бодро бежали ручьи, забавляясь течением сильным. Стал говорить всем Патрокл, на поля и ручьи указуя, Что здесь взойдёт виноград для вина урожаем обильным. С ним Эврипид согласился, и воины все согласились. Камни таскать стали с гор, возводить неприступные стены. Только поэт Филоменес от мрачных предчувствий томился, Зная, что рай не бывает пустым на краю Ойкумены. Город решили назвать Новой Спартой по просьбе спартанцев. Здесь Эврипид дал всем клятву до смерти за город сражаться. Праздник устроили, было на нём много песен и танцев. После поспешно корабль за припасами стал снаряжаться. Вскоре отплыли Потрокл и гребцы за лозой виноградной. С берега их провожал Эврипид с Филоменесом грустно. Дня три прошло, а потом, светлой ночью прохладной, Всадники-девы толпой всю округу заполнили густо. Дева-воитель меж них появилась в браслетах блестящих. На быстроногом коне разъезжала она без одежды. Крикнула, что не потерпят она мореходов пропащих, Чтобы на жизнь здесь они позабыли надежды. Здесь Артемиды земля, и Арес благородный бывает, Тут Афродита рожает детей олимпийскому богу. Все погибают несчастные те, кто сюда заплывают, Ветром несчастной судьбы отыскавшие эту дорогу. Ей рассказал Филоменес про вечное древнее право Храбрых ахейцев, могучих данайцев, троянцев свирепых, Данное Зевсом –вторгаться везде и творить там расправу, Только бы Зевс был доволен, и в храмах не рушились скрепы. Звонко смеялись в ответ амазонки и всадница Хели. Всюду костры развели, расписали узорами лица, И по щитам били копьями – невероятно шумели. Так вызывая на бой притаившихся воинов биться. Только развёл Филоменес на эти призывы руками, В переговорах он опытом был всех дорийцев богаче. Стал собираться на бой Эврепид, как он делал годами – Славу Афине воспел, и просил принести им удачу. Взял Эврипид щит блестящий и меч острый свой смертоносный, Шлем пышногривый надел, то же сделали двое спартанцев. Вышли за стены, построились кругом в молчании грозном. Воины-девы, крича, окружили троих чужестранцев. Стрелы пустили они змеежалые точно и густо. Дротики сильно метнули свои медноклювые следом. Но попадали в щиты пеших воинов с грохотом, звоном и хрустом, Не причиняя вреда, словно вред был спартанцам не ведом. Спину друг другу прикрыв, три героя на гору шли смело. Там в лунном свете наездница Хели надменно стояла. Несколько раз амазонок копьём Эврипид бил умело. Падали девы на землю, и кровь их траву заливала. Их добивали мечами, и змеи из них расползались – Красные эти кишки под копыта коней попадали. Но лишь смеялись другие, как будто в бою забавлялись, Между собой соревнуясь, скакали и стрелы пускали. Всё же попала стрела одному из спартанцев в колено. Он оступился, упал, и открыл спины воинов рядом. Тут же второму спартанцу пробил дротик шейную вену. Крикнул: «Спасайтесь!» – и рухнул он мёртвым на щит свой измятый. Тот, что был ранен в колено, добит был копьём сзади в спину. Хели направилась вниз, где один Эврепид оставался. Кровь в лунном свете на меди горела подобно рубину, Битвы желал Эврепид – только больше никто не сражался. Сеть сверху бросили крепкую, петли на руки и ноги, Будто быка для игры повалили, подняться не дали. Счастье в бою победить амазонок, давалось немногим – Только Геракл и Тесей амазонок в бою побеждали. Скорбно воззвал со стены Филоменес и вышел на поле, Павших спартанцев к ручью он с горы перенёс по уклону, Тщательно вымыл тела, и могильщиком став поневоле, Он на глаза положил им монеты, как плату Хорону. Пусть Ахиллес не увидел их мужества в битве неравной, И не у Трои они в это время погибли, сражаясь. Песня поэта о павших и светлой была и печальной, Ветви собрал для большого костра он скорбя и мужаясь. Не помешали ему амозонки, а только смотрели. Рушили стены они Новой Спарты легко и играя, И подвели Эврипида они к торжествующей Хели, И на колени поставили силой, гордыню карая. «Смерти достоин ты, злобный захватчик, за дерзость такую!» – Молвила грозно царица, и всадницы все зашумели. Жертвой кровавой хотели задобрить стихию морскую, Чтоб корабли мореходов наяды бросали на мели. Тут в небесах тёмных что-то блеснуло, Луна задрожала, Облако света промчалось стремглав по мосту звездопада. Били из облака яркого молний сверкающих жала, И перед всеми предстала богиня Афина Паллада. Золото всё покрывало доспехи её и одежду, Блещущий щит с головой змееглавой Горгоны Медузы – Гимн справедливости громко звучал, воплощая надежду На покровительство этой воинственной музы. В свете костра, что зажёг Филоменес с телами печально, Стало Афине лицо его видно подробно. Он был похож на Палланта, убитого ею случайно Друга, когда в раннем детстве играли они беззаботно. «Вы не убьёте теперь мореходов!» – сказала Афина, – «Пусть подойдёт, назовёт тот, поющий, мне имя сначала!» «Хоть мести жаждет кровавой вся наша равнина, Мы уступаем тебе, Зевса дочь!» – Хели ей отвечала. Взор опустив, подошёл Филоменес, назвал громко имя, И отвечал на вопросы, приплыли зачем и откуда. Всё объяснялось поэтом умело делами благими, И по вине амазонок свирепых всё вышло так худо. «Ты мне напомнил погибшего в детстве любимого друга. Вижу, на поясе флейту ты носишь, и это отрадно. Мне, как оплату за жизнь, поиграй без испуга. Слух мой потешь, афинянин!» – сказала Афина Паллада. Стал Филоменес играть, и взлетела мелодия нежно, И над телами спартанцев горящими с дымом смешалась. Душу тревожа и радуя сердце, летала безбрежно, И затихала на лунных тропинках, как будто смущаясь. «Если когда-то потешишь ты музыкой слух Аполлона, Знай, что не хуже его ты играешь, и это опасно. С Марсия кожу содрал, он за дерзкий ответ без поклона, После того, как сыграл Марсий лучше на флейте напрасно». Облаком ярким взлетела Афина, оставив забаву, В Трою она понеслась в колеснице по звёздной дороге. Там Агамемнон с Приамом за честь воевали и славу, И собирались вмешаться уже в эту битву и боги. «Мы уведём их с собой в Новый Аргос!» – сказала царица. Крепко они Филоменеса и Эврипида связали, И понесли их на спинах тугих по горам кобылицы, За амазонками в непостижимые дикие дали. Ехали долго они между рек и курганов. Тут рассмотреть удалось амазонок довольно подробно. Рослые, сильные девушки все, словно дети титанов, Светловолосы и голубоглазы – Афине подобны. В городе Северный Аргос, в долине реки полноводной, Как корабли кверху днищем из досок дома возвышались. Храм Артемиды стоял между ними горой благородной, Где подношения кровью и золотом ей совершались. Здесь амазонки растили детей атлетичных и стройных. Девочек только растили, а мальчиков всех убивали. Женщин считали они совершенней мужчин недостойных. Лучше мужчин мастерили и лучше мужчин воевали. Лишь для зачатия ими мужчины в походах пленялись, Редко когда отпускались живыми в конце брачной ночи. От бесполезных и жадных нахлебников так избавлялись, Только до благ и богатств обретённых другими охочих. Хели велела к ней в дом привести в эту ночь Эврипида. Стали его отмывать и причёсывать девы-рабыни. Для Филоменеса сделали клетку ужасного вида, Где он не мог ни присесть, ни согнуться отныне. Долго молил он собравшихся возле него амазонок, Много рассказывал он про народ свой большой и свободный. Птицей взлетал к небесам его голос, прекрасен и звонок, Но лишь презрением был удостоен поэт благородный. Вот Апполон, брат-близнец Артемиды промчался по небу, Гелиос следом за ним пролетел в золотой колеснице. Ночь отразила в озёрах Луну, как большую монету, Ветер прохладный овеял поля полновесной пшеницы. Девы в дом Хели ввели Эврипида и там привязали. Всё, что хотела она, получала всю ночь от мужчины. Песни подруги её рядом пели, нагими плясали, Маски наяд надевали, и буйных сатиров личины. Вывел, играя, бог Гелеос утром на небо светило, Бдения жаркие кончились в доме злонравной царицы. Вышел на двор без одежд Эврипид – ночь его не сломила – Был он теперь благородной желаемой жертвой для жрицы. Вышла и Хели, и девы, отдавшие силы веселому пиру. Громко сказала она амазонкам, пришедшим к ограде: «Он как бесчестный Геракл, что спалил город наш Фемискиру, И захватил Меланиппу, царицу, лишь похоти ради. Пусть Артемиде послужит он жертвой достойной, кровавой. Но не как жертвенный бык, а как воин, на битву шагая. Будет сражаться с ним дева Сапфо, что овеяна славой. Если погибнет она, будет биться до смерти другая!» Вывели к храму дорийца, копьё, щит и меч дали в руки. Встала напротив него дева-воин огромного роста. Вышли на площади у храма её боевые подруги, Прочие женщины схватку смотрели с помоста. Знал Эврипид, что ему не уйти от назначенной доли. Голову только поднял к небесам, и сказал величаво: «Всем расскажи, Филоменес, о гибели гордой в неволе Сына спартанской семьи, давшей новой легенде начало!» Поднял он щит, и копьё приготовился бросить разяще, Но амазонка копьё подняла, и метнула быстрее. Жало копья отразил Эврипида большой щит блестящий, Но наконечник оставил глубокую рану на шее. Стала Сапфо приближаться, блистающий меч приготовив. Шлем её с гребнем пурпурным едва над щитом возвышался. Смело она шла на воина, раной его обескровив – Было похоже, что бой, не начавшись, уже завешался. Только спартанец ударил копьём очень сильно и точно Выше щита амазонки, в глазницу гривастого шлема. Выбил ей глаз, и отбил её меч, и стоял очень прочно. Зрители, бросив смеяться, застыли все немо. Кровь залила панцирь девы, и пояс жемчужный, и ноги. Сколько она не пыталась к спартанцу мечём дотянуться, Он уклонился, закрывшись щитом, отбивал все наскоки, Сам бил копьём беспощадно, заставив Сапфо поскользнуться. Вот и упала на спину она, уронив щит измятый. Требуя схватку закончить, все девы вскричали ужасно. Бросились быстро к нему, прекратить поединок проклятый, Но, Эврипид, исхитрясь, амазонку добил своевластно. Вдруг свет померк, донесчлись из небес удивлённые речи – Это Арес – бог бесчестной войны, начал в город спускаться: «Вот он – герой! Про него мне Афина сказала при встрече. Может, коварством своим он научит вас драться!» Новая вышла на площадь сражаться теперь амазонка. Вынесли скорбно Сапфо на щите, вместе с канувшей славой. Бить стали девы вокруг по щитам своим копьями звонко, Дух укрепляя, и требуя только победы кровавой. В яд обмакнул амазонке копьё бог Арес незаметно. За поединком смотрел с любопытством он, и горячился. Ранен копьем Эврипид был, сражаясь с врагом беззаветно, Но амазонке в царапину тоже тот яд просочился. Оба бойца умирали потом на арене священной, Долго стонали на пыльной земле, к Артемиде взывая... Жертва тройная прекрасна была для богини надменной, Может быть милость проявит она для далёкого края. «Нужно нам песню сложить про геройскую схватку. Пусть Филоменес восславит спартанца, как будто Ахилла, Тевкры из Трои из песни узнают ответ на загадку – Слаб враг дорийский, раз женщина-воин его победила!» Так говорил бог войны, насмехаясь над смертными всеми. Коршун Арея кружил в вышине, предвещая несчастья, Золотом перьев сиял, как сверкающий ряд диадемы, Хохотом страшным пугал, и к хозяину сел на запястье. Засобрался Арес амазонок покинуть столицу, Но опустилась на землю Афина на облаке красном. Было заметно собравшимся всем, что она очень злится, Видя спартанца убитого в городе этом напрасно. «Я вам сказывала не трогать спартанцев при встрече у моря!» – Стала она говорить: – «Кары все амазонки достойны. Вижу, и брат развлекается здесь, смертных ссоря. Мало Троянской войны кровожадной, как прочие войны!» Лишь усмехнулся Арес, и стрелу приготовил. Стало понятно, что он не потерпит таких оскорблений. Огненный взгляд его, яростный прежде, ещё посуровел. Метко Афине стрелу он пустил в спину без сожалений. Сверху ударила молния прямо в стрелу, и разбила. И наконечник вокруг брызнул каплями яростной меди. Зевс в небе ясном возник, заслонив колесницей светило, Снова ударил он молнией в Ареса, в лук его метя. Крикнул Зевс яростно: – «Хватит, Арес, сын презренный! Я запрещаю тебе нападать на Афину Палладу. Клялся ты в дружбе ей в Алтисе – роще священной, Нынче же хочешь убить её подло – с тобой нету сладу. В Тартар тебя я отправлю за медную стены навечно. Будут тебя охранять там сторукие дети Урана. Ты же, Афина, зачем доверяешь Аресу беспечно? Разве не знаешь его неуёмный характер тирана?» «Что ты, отец, как убить мне бессмертную деву Афину? Пусть мы в Троянской войне помогаем различным народам. Просто, играя с сестрой, я нечаянно выстрелил в спину. Но ты был рядом, и всё завершится счастливым исходом. Только скажи, что предательство девы Афины забыто. С Герой когда-то она заковала тебя в цепи крепко. Это ли есть благодарность за счастье семейного быта У Олимпийских богов, где её уважение к предкам?» – Так отвечал Зевсу сын его Арес, храня вид смиренный. Взгляд опустила Афина, застыли все смертные немо... «Как надоел мне ваш мир обезумивший бренный!» – Зевс хмуро сыну ответил, и стал подниматься на небо. Следом взлетела Афина в пылающем шаре блестящем, Только Аресу в глаза заглянула с усмешкой надменной. «Встретимся скоро опять мы в бою настоящем!» – Крикнул Арес, поднимаясь на облаке одновременно. «Вы же, отважные воины-девы», – он молвил свирепо: «К Трое идите, отмщать все кровавые ваши обиды. Вместе с троянцами бейтесь за ваши устои и скрепы, За Меланиппу-царицу и тех, кто Тестем убиты!» Хели-царица ответила богу: «Пойдём мы к Приаму, Будем сражаться за Трою, союзников наших извечных, Путь для торговли открывших для нас по всему океану, И отомстим всем ахейцам – чудовищам бесчеловечным!» Скрылись из вида на небе лазурном бессмертные боги, Стали оплакивать девы погибших подруг перед храмом. В полдень, в честь их, были игры затеяны в этом чертоге – Стрелы метали, боролись, к военным готовились драмам. После скакали в хлебах колосящихся, как кентавриды, Бога ветров обгоняли проказника и невидимку, Дети погибшей когда-то в волнах золотой Атлантиды, Гордо живущие в этих степях со свободой в обнимку. Вечером в небо костры устремились, сжигая убитых, Павших к ногам Артемиды прекрасной, сестры Апполона. Дым растворялся на улицах узких, плющами увитых. К просьбе поэта теперь отнеслись благосклонно. Клетку открыли, к костру погребальному вышел он с лирой. Песнью запел бесподобно о родине дальней. Все амазонки невольно заслушались песней красивой, Лишь Апполон смог бы песню исполнить ещё идеальней. «Слабые духом, не веря в победу в войне беспримерной, Взяв корабли, на чужбину уплыли в печали. Утром в квадригу коней запрягли, быстроногих, как серны, И колесницу гирляндой цветов увенчали. Шлем взял я, блещущий щит, лук и меч смертоносный, К морю врага ждать поехал для битвы кровавой. Стало темно, буря мчалась, и падали сосны, Громы гремели, вулканы сжигали все лавой. Только не буря была то – нашествие полчищ несметных. Город сожгли, как Геракл сжёг проклятую Трою. Кровью невинных насытили жажду клинков своих медных, И откатились, оставив страну злому горю. Долго гонял я коней, и искал в битве смерти героя. Боги смеялись с Олимпа, на землю наслав пыль и морок. Вместо триумфа с обрыва я бросился в чёрное море, Незачем жить, если умерли все, кто мне дорог!» – Так пел поэт Феломенес, на лире играя умело Перед огромным костром погребальным погибшего друга. Тронула песня сердца амазонок, и чувства задела У освещенного пламенем ночью огромного круга. Жизнь сохранили ему, только прочь отослали – Дальше на север, где в море рождается ветер студёный. Много пленённых мужчин за болотами там проживали, И невозможно им было покинуть тот край удалённый. Жили они под охраной, в личине рабов бессловестных, Там египтян было много, а больше всего финикицев, Множество скифов, и прочих, из дальних земель безызвестных. Был Филоменес тут первым рабом из дорийцев. Был здесь и хетт Туш-Сутех – кареглазый посланец востока, Грозный воитель, ремесленник и мореход превосходный. С ним говорил Филоменес о том, что природа жестока, Боги прекрасны, а время летит, как корабль быстроходный. И не фракийский Борей дул здесь тихо, а ветер смертельный, В лёд превращая людей и животных вне тёплого дома. Руна овец жизнь спасут только, плащ до земли рукодельный, Если еды есть запас, и дорога по снегу знакома. Словно Олимп и Парнас многоснежные всюду лежали. Гипербореи сюда заплывали, дарили всем амфоры хлеба. Летом лишь солнца лучи всех несчастных теплом ублажали, И Аполлон проносился на птицах по куполу неба. ПЕСНЬ ВТОРАЯ ПОБЕГ ИЗ ПЛЕНА. У ФИНИКИЙЦЕВ. ВМЕШАТЕЛЬСТВО АППОЛОНА И ПОСЕЙДОНА Вот год прошёл, и решил Филоменес бежать непременно. С хеттом они лодку сделали, ночью в неё тайно сели. Быстро поплыли весной по реке к морю нощно и денно, Где янтарём берега все засыпаны были и мели. Там Посейдон появлялся не чаще, чем на Ойкумене, Гипербореи почти не бывали в тех водах угрюмых. Рад с другом был Филоменес такой перемене, Только едва не погибли они на камнях саблезубых. После несло их течение в жерло большого вулкана, Что извергал дым и магму, а море повсюду вскипало. Только Эол спас их, дунув на парус сквозь пепел тумана, Нёс их над царством Аида, пока море тихим не стало. Лодка и парус сгорели в пожаре жестоком. Вынесли волны на берег янтарный дорийца и хетта. Только окрепли, как стали янтарь собирать по протокам, Новый корабль смастерили они к окончанию лета. Лодку наполнив свою янтарём драгоценным, Двинулись дальше вдоль берега скал из гранита. Плыли и плыли на запад, их путь был почти совершенным, Ветер попутный, волн нет, ночью звёзды на небе открыты. Рыб много дивных плескалось, и разные звери водились, Словно земля здесь была первозданной, как в самом начале. Неподалёку кончалась волна – небо с морем сходились, Водовороты свирепые звёзды в пучину ввергали. Много проливов пришлось им пройти на краю Ойкумены, Прежде, чем воды открылись для них океана Атланта, Скалы сходились в проливах, гремя, как высокие стены. Чтобы пройти их, пришлось показать в мороеходстве таланты. Вот уж костры загорелась большие у входа в пещеры На островах Оловянных, где кельты свирепые жили, Словно безумные дикие звери, без смысла и веры. Здесь финикицы бесценного олова копи открыли. Будет разбито огромное войско с оружием медным, Если из бронзы в бою у врага всё оружие будет. Олово с медью рождает металл с ореолом победным. Всё потеряет народ, если олово не раздобудет. В этих холодных морях бог Аид спрятал эти богатства. Путь финикицам открыл в океане сквозь скалы проливов. Жертвы они приносили ему, предаваясь злорадству. Лодку заметив, погнались за ней в лабиринтах заливов. Грубо схватили они Филоменеса и Туш-Сутеха, Тайну храня от других ремесла своего векового, В бурной торговле металлом всегда достигая успеха. Хетта убили жестоко, содрав с него кожу, с живого. И Филоменесу тоже жестокая казнь угрожала. Лодку, янтарь, словно воры, себе финикийцы забрали. Злобно приставили к шее кинжалов блестящие жала, С жизнью простился поэт, но ожили небесные дали. В ярком свечении бог Апполон появился. Звонко играл он на струнах прекрасно звучащей кефары. Воздух от звуков божественных млел, дым руном дивным вился. За нелюбовь к этой музыке смертных всех ждали бы кары. Лезвия вниз опустили убийцы, и радостно встретили бога, Всех мореходов хранителя, и покровителя странствий. «Вот и нашел я, флейтиста куда завела путь-дорога!» – Заговорил Аполлон, повисая в блестящем пространстве, – «Чудо прекрасной игры описала мне дева Афина. Слышать её я хочу, раз Палладу игра впечатляет. Сам же пою я и гулом вулкана и писком дельфина, И не боюсь, если кто-то искусней поёт и играет». Тут финикиец, назвавшийся Библом ответил учтиво: «Дарим тебе, Феб великий, дорийца на всякие нужды, Песней пускай он потешит тебя, совершенством мотива. Вот флейта звонкая, пусть он играет, а нам песни чужды». Встал у столба Филоменес с умершим в мучениях хеттом. Рядом и кожа сушилась на солнце, как бурая тряпка. Плача, взял флейту поэт, стал играть с величайшим успехом, Вместе с гармонией неба и центром земного порядка. Бог лучезарный внимательно слушал, глядел благосклонно. Все финикицы почтительно смолкли, потупили взоры. Долго играл Филоменес, но вот он закончил с поклоном. Эхо блуждало над морем, и птицей взлетало на горы. «Флейтой владеешь изрядно ты, Марсий-сатир так играет. Песню свою нам исполни!» – сказал бог, ударив по струнам. «Рад я служить сыну Зевса, поэту небесного края, Лучшему в музыке вечной в неистовом мире подлунном». Так отвечал Филоменес учтиво ревнивому богу. Плектор он взял костяной, и кифару взял у финикийцев. Предполагая печально, что клонится жизнь к эпилогу. Песню запел о земле и истории славных дорийцев: «Жадный лукавый правитель народ свой повадился грабить. Вместе с торговцами, стражей, живёт припеваючи в башне. Все города он решил обобрать, раздробить и ослабить, И преуспел в этом – кузни остыли, заброшены пашни. Как мёртвокрылые птицы, уносятся к Стиксу младенцы, И не увидеть родителям пир их взросления шумный. Смерть и нужду предрекают дорийцам давно иноземцы, Эллинам гибель накличет из башни правитель безумный. Грозно фаланги встают наших старых врагов отовсюду, Словно Афина забыла про нас, словно Зевсу так надо. Наших врагов одолеть по плечу лишь героям и чуду – Так погибала не раз, но вставала родная Эллада!» Песню допел Филоменес, умолкли и струны кифары. Даже свирепые кельты прекрасной игре умилились. Долго ещё эхом музыки всюду носились нектары. И, наконец, в складках скал беспорядочных все угнездились. «Правду сказала тогда мне Афина, меня ты достоин». – С облака света сказал Аполлон об услышанной песне. «Разве сравнится с тобой, Аполлон, из Афин грубый воин?» – Так отвечал Филоменес смертельно опасной той лести. Помнил он то, что сказала в стране амазонок Афина, Как отвечать нужно богу, и как к похвалам относится. Бог говорит: «Как врага здесь тебя принимает чужбина. Но прикажу я теперь финикицам свирепым смягчится. Ты хитроумием мне Одиссея напомнил успешно. Правильно, как царь Итаки, почтительно сне отвечаешь. Пусть отвезут финикицы поэта в Элладу поспешно. С гипербореями ты в этой мёртвой глуши одичаешь». «Мы подчиняемся!» – Библ, погустнев, Аполлону ответил. В небо поднялся в блистающем облаке бог златокудрый. Небом его колесница промчалась, как солнечный ветер. Утром корабль свой большой снаряжать начал Библ многомудрый. Этот корабль был красивым, и сделан был он превосходно. Десять шагов в ширину, целых тридцать в длину, парус красный, Тридцать гребцев на скамьях помещались вдоль борта свободно, Весь из ливанского кедра изогнутый корпус прекрасный. Слитки из олова кельты в корабль загрузили и рыбу, Воду в сосуд на носу принесли из реки пресноводной. Вёсла проверили, якорем взяли гранитную глыбу, Взяли янтарь и вино, согреваться в пустыне холодной. Жертвой принёс Библ с утра тонкорунных овец Посейдону. И Феноменес взошёл на корабль, занял место у борта. Кожу с собой Туш-Сутеха взял он, отвезти её к дому, Чтобы род хетта о сыне своём вспоминать мог бы гордо. Крикнул гортанно Библ, вёсла ударили в тёмную воду, Быстро корабль вышел в море, на запад помчался. Все острова он прошёл, и на юг повернул в непогоду. В ясную ночь путь прекрасными звёздами обозначался. Всюду играли дельфины, киты поднимали фонтаны. Рыбы летали по воздуху, чайки как рыбы ныряли. Может быть здесь олимпийские боги разили титанов, Где-то Атлант здесь держал землю плокую на пьедестале. Шквалы смертельные вдруг проносились внезапно и слепо, Камни подводные ввысь поднимались из пены навстречу. Весла ломались, и парус на клочья рвал ветер свирепо, Словно вздыхал Посейдон, говоря, что всему он предтеча. Город Гадир встал из волн, как корабль из камней и утёсов. В водах залива, он плавал, дома и причала качая. Жили наяды здесь и виноделы, поэт и философ. Праздник устроили буйный, корабль из-за Стикса встречая. На Филоменеса, как на чужого, смотрели свирепо. Только игра на кифаре их злобу смягчила немного, Как и рассказ про страну амазонок, где реки из хлеба. Кончился праздник и снова ждала их дорога. Вот океан стал мелеть, показались утёсы пролива, Скалы сходились с отливом, и не оставляли проходов. Море за ним начиналось, где солнце всех грело счастливо, Множество стран благодатных вместилище – Море народов. В пасть камнезубого зверя направил корабль кормчий смело, Ветра дождавшись в корму, и прилива при лунном восходе. Дружно ударили вёслами все финикицы умело, Встал Филоменес к рулям рядом с Библом в смертельном походе. Словно вздох неба корабль перенёс через скалы пролива. Встала вода позади, как гора, и опала мгновенно. Дальше семь дней шли по ветру они абсолютно счастливо. К пристани Утики вскоре корабль подошёл вдохновенно. Берег угрюмый вокруг простирался до неба. Ливия в Утике блага не знала, а только пустыню. Только восточнее пальмы стояли зверям на потребу. Львы, антилопы и страусы там обитали в гордыне. Здесь взяли чаны с аргановым маслом, и рыбу и воду. День отдохнув, Библ направил корабль на восток без опаски. Ближе к Египту в жару их корабль вдруг попал в непогоду – Ветер поднялся и волны огромные в чёрной окраске. Вышел из вод Посейдон синевласый с трезубцем ужасным. Встал в колесницу, и кони его понесли над волнами. С ним нереиды хвостатые с девичьим ликом прекрасным, И гиппокампы сквозь мглу поскакали в воде табунами. «Кто острым носом, окованным медью, терзает тут спину Вод моих милых, без всякой за то соответственной платы?» – Грозно вскричал Посейдон, и трезубцем ударил в пучину, И появилась фигура ужасной Гаргоной крылатой. Трое гребцов, посмотрев на Гаргону, как камни застыли. За борт упали, на дно унеслись безвозвратно. Библ руки поднял, кричать стал сквозь мрак водной пыли: «Мы финикицы, плывём с грузом олова в Тиру обратно!» «Где доля бога, где кровь и тела, где вино и товары? Треть от всего отдавайте владельцу дорог мореходных. Или немедля узнаете страшные кары!» – Крикнул бог моря, летя на упряжке коней быстроходных. Горько Библ стал причитать, и велел людям вытянуть жребий. Нитку короткую с длинной зажав в кулаке, дал всем выбрать. Тот, кто короткую вытянул нитку, гребец каждый третий, Должен был броситься в воду, из жизни себя милой вырвать. Вот подошёл Филоменеса срок жребий вытянуть страшный. В миг роковой он увидел сквозь брызги Афину Палладу. Вправо она показала рукой золотой и миражной. Правую нитку он взял, нитка длинной была по раскладу. Сразу исчезла Афина, гребцы стали прыгать в пучину. Трое из них, громко плача, за мачту схватились. Библ успокоил их словом, мечом их ускорил кончину. За борт при качке тела мёртвых в волны скатились. С хохотом жутким Гаргона тела моряков разрывала, Впившись зубами в куски, кровь пила с насаждением страстным. Прочих несли нереиды на пенистые покрывала, Делая гибель нелепей, божественным ликом прекрасным. Олова треть финикицы отдали, оливок и масла, Треть янтаря, треть всех амфор с вином из Гадира. Милость явил Посейдон мореходам, и буря угасла, Чудища нехотя сгинули в дебрях подводного мира. «Хватит!» – сказал Посейдон, и трезубцем ударил о воду. Вздыбилось море волной до небес, бессловесной и грозной. Дива такого под солнцем никто и не видывал сроду. Был, словно щепка, подхвачен корабль той волной смертоносной. Перелетела волна острова Самос, Лемнос, Мармара, Камнем упал вниз корабль, и на щепки разбился. Вынес на берег прибой мертвецов и остатки товара. Из финикийцев лишь опытный Библ на камнях не убился. Долго бродил Филоменес по берегу скорби тоскливо. Кожу нашёл Туш-Сутеха, кифару и пресную воду. Здесь финикиец узнал острова у большого пролива. Тут Илион возвышался на славу морскому народу. ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ АГАМЕМНОН, АЯКС И АХИЛЛЕС СРАЖАЮТСЯ С ТРОЯНЦАМИ. НОВЫЙ ПОХОД. ГИБЕЛЬ СПАРТАНЦЕВ. РЕШЕНИЕ ЗЕВСА Из-за холмов показались стремительно три колесницы. Люди в одеждах троянских, в рубахах меж ними бежали. В страхе крича, добегали они до условной границы, Где колесничие копьями их на бегу поражали. На колесницах ахейцы стояли в доспехах блестящих, В шлемах с хвостами, с большими щитами, горящими солнцем. Напоминая одеждой и статью богов настоящих. Лошади мчались, и были поводья привязаны к кольцам. Словно играя, ахейцы сражались на береге гиблом. Мёртвые вскоре лежали вповалку вдоль моря повсюду. Вот колесница настигла одна Филоменеса с Библом. То, что они не погибли мгновенно, равно было чуду. «Я из Афин, и зовут Филоменес меня, я несчастный, Что год уже пробирается к дому в надежде напрасной!» – Так прокричал Филоменс ахейцу с лицом злым и властным. Рядом с ним воин огромный стоял гордо в тунике красной. «Я Агамемнон, царь славных Микен, и Аякс благородный. Мы не даём подходить к Трое войску союзников близко. Весь разоряем троянский намеренно край плодородный. И безучастно бродить здесь – нет большего риска!» – Хрипло сказал Агамемнон, и вышло на берег рядами Войско ахейцев, числом не большим, но упрямо и грозно. Из-за холмов, где горел город Керк, дым поднялся клубами. Было оттуда несчастным троянцами бежать слишком поздно. «Не по своей воле странствую я беспрестанно по миру. Новую Спарту сожгли амазонки в тавридских пределах. Много убили дорийцев, предавшись кровавому пиру. Плачет Эллада о воинах – мужественных карабелах. Год уж прошёл, как расстались с Патроклом – купцом из Коринфа. Он виноградные лозы хотел на Тавриду доставить. Видно его тоже в плен захватили безгрудые нимфы, Чтобы взять семя, а после убить, и ославить». Так отвечал Агамемнону тихо поэт безутешно. Молвил могучий Аякс, на большое копьё опираясь: «Мы у троянцев Патрокла отбили сегодня успешно. Он из Коринфа, сказал, в плен попал, на восток направляясь. Здесь амазонки уже появлялись два раза с востока. Наши отряды теснили вдоль моря свирепые девы. Их Ахиллес отогнал, и убил многих очень жестоко. Двух, привязав к колеснице, тащил по камням с песней гнева». «Эти отряды из Азии прибыли быстро по морю. Могут к нам с севера тоже придти амазонок отряды. Это затянет войну и осаду, спасёт злую Трою. Войску воинственной Хели из Аргоса будут там рады. Если придут амазонки с реки Фермодон и другие, С Пенфисилеей-царицей, и страшной в бою Ипполитой, В наших рядах много жертв обретут здесь их луки тугие, Будет троянцев земля нашей кровью обильно полита. Золота много Приам для союзников Трои отправил. С ними фригийцы, ликийцы и хетты, и все эфиопы. Он и до этого лестью, обманом и подкупом правил, Так подчинив все по суше и морю дороги и тропы». – Царь Агамемнон сказав это, гордо сошёл с колесницы. В этот момент из высокой травы вышло войско ликийцев. Ряд ярко-красных щитов, иглы копий и зверские лица Сразу к себе обратили все взгляды дорийцев. Стали видны корабли им числом небольшим в бухте малой, Там выходили на берег ликийцы все в ярких одеждах. Их принимала земля Илиона с надеждой и славой, Резво Эол дул над Мраморным морем ветрами надежды. На колесницу взошёл Агамемнон, стал строить отряды. Рядом Аякс разъезжал, прикрываясь щитом солнцеликим. Вот уж ликийцы добили двух раненых в грудь без пощады, Громко крича, окружили Аякса числом превеликим. Быстро Аякс, славный сын Оилея, копьем бил ликийцев, Кони его колесницы сбивали их с ног и топтали. Бились бессильно, уставшие раньше при Керке дорийцы, Мёртвых своих уносили, за камни уже отступали. Вот Агамемнон вступил в бой неравный умело и смело. Бил он мечём окровавленным словно посланник Аида. Стрелы не брали запекшёкшейся кровью покрытое тело, Не пробивали щита с головой льва ужасного вида. Сверху за битвой кровавой сквозь облако белого цвета, Феб наблюдал, и Аяксом он был не доволен. Тот убивал, а ликийцы ему не давали ответа, И не решался уже биться с ним ни один новый воин. «Это не правильно!» – вымолвил Феб, и стрелу приготовил. Словно почувствовав это, по небу примчалась Афина. Действия девы, летящей стрелой Аполлон обусловил – Щит подняла над Аяксом она, защитив исполина. «Ты не получишь его для потехи троянцев бесчестных!» – Гневно вскричала она, Аполлону копьём угрожая. «Вечно не сможешь хранить их!» – сказал Феб из сини небесной, – «Время настанет для сбора смертей урожая!» Сквозь битвы шум закричали ахейцы от радости громко, Из-за холма, на летящей, как вихрь, страшной биге, Гордый Ахилл появился, неся славу дальним потомкам, Как поединщика лучшего, славного архистратига. Щит его был пятислойный украшен прекрасным узором. Здесь города возвышавшись в прекрасных долинах под небом, Там жёны ждали мужей, девы юношей с пламенным взором, Дети смеялись всегда, и поля всюду полнились хлебом... Бросил копьё Ахиллес, и ликийца оно поразило, Шею пробив, устремилось к другим, тоже те повалились. Страшно смутила ликийцев с троянцами жуткая сила, Стали они отступать, на свои корабли погрузились. Быстро сошёл с колесницы Ахилл, и нагнал отступавших. Он словно лев между глупых овец разъярённо носился. Он прекратил бой, остававшись один в окружении павших. Громко смеясь, весь в крови, к колеснице своей возвратился. Молча взошёл на неё, и направил коней в город снова. И, уезжая уже, Агамемнону бросил с ухмылкой: «Сколько ещё нужно мне воевать за царя золотого, Чтобы товарам в проливах полегче идти пересылкой!» «День не пришёл отомстить мне ему обиды!» – Тихо Аяксу сказала Агамемнон, свой меч убирая. Здесь Фемистокл с Библом не были ранены, или убиты. Пару царапин от стрел и камней пережили играя. «Мы вам дадим корабли, и Патрокл с вами тоже отбудет. Нужно на север идти, и не дать Хели здесь появиться. Так отомстите за павших, и родина вас не забудет!» – Так им сказал Агамемнон, и после решил удалиться. Вечером встретив Потрокла, они предавались печали. Вспомнили Спарту, друзей, Эврепида-героя. Три корабли подошли, ждали воины их на причале, Но, для начала, поплыли они в дальний путь только трое. Несколько дней и ночей плыли в бурю к горам на востоке. К южному берегу моря пристали у хеттских селений. Горные хетты всегда к финикийцам бывали жестоки. Библ с Филоменесом к ним не пошёл, опасаясь гонений. Кожу отдал Туш-Сутеха дориец старейшинам грустно, И рассказал о побеге из плена по морю. Кожу сожги в храме Ма, где плясали и пели искусно. Он в хеттский рай улетел, где нет места печали и горю. Храбрость бойца восхваляли