УЛЕТАЯ

Поэма в стихах о смерти и любви * * * Не видна уже и не слышна, Улетая, растворяясь в Слове, Остаюсь вам истово верна, Тридцать три моих земных любови. В час, когда со мною говорит Ангел, подвигающий к покою, Все, что было дорого, горит В сердце бедном раной ножевою. Вот он – дом, и вот она – река, Ветра свист и тишина оврага, Путника случайного рука, Вскинутая вроде бы для взмаха. Он и сам не знает, отчего Пристально глядит в небесный омут: Нету ровным счетом ничего Там, где я через эфир влекома. Самолета нет, и птицы даже… И, надвинув кепку на глаза, Он идет, слегка обескуражен, На работу или на вокзал. В этот миг последнего размена С тем, что именуют «прах земной», Я держусь лицом – к тому, что бренно, Оставаясь к Вечности – спиной. Ангела – и друга, и слугу – Пусть не мучат ревность и обида: Улететь я только так могу – Ни-че-го не упустив из вида. В ночи осиянной Сквозь крышку просачиваюсь и – легко – Сквозь землю, что сесть не успела. …Как высоко, широко, далеко-о, Ни краешка нет, ни предела… В ночи осиянной, весенней, хмельной (Где столько оставленных дел!..) Я вижу, что мир, покинутый мной, Решительно не оскудел. Все те же достоинства, те же грехи, И так тому, в общем, и быть… Есть месяц – затем, чтоб слагать стихи. И луна – для того, чтоб выть. И жизнь человечья, как и была, – Свечка на сквозняке: Раз не погасла, то оплыла В участливой Божьей руке. Хочешь – ликуй, а хочешь – реви, Когда от шальных кровей Все вдохновенней поет о любви Кладбищенский соловей. …Я близких своих отыщу, отличу От прочих. Закрою дверь. От несчастливости их отлучу, От росстаней и от потерь. И, поклонясь соловьиным кустам, Помня одно лишь добро, Уйду под землю и буду там Спокойная, как в метро. У окна Не волнуйся, милый, это я – Ветка об оконное стекло… Преданная, нежная, твоя – Ничего из сердца не ушло. Не волнуйся, милый, это я – Дождик синеокий по окну… Шторы разбегутся на края, Я к тебе из сада загляну. Фонарем на раму не свети – Это ветер ломится, грубя… Ах! Повремени, не уходи, Я не нагляделась на тебя. Не пренебрегай моей мольбой. Я же здесь любила и жила! Вместе мы по-прежнему с тобой – С двух сторон прозрачного стекла. Что – любовь до гробовой доски? От нее не легче и потом… Как освободиться от тоски И желанья прилететь в свой дом? …Не волнуйся, милый, это я, Ветка о продрогшее стекло… Преданная, нежная, твоя – Ничего из сердца не ушло. На окне воркуют голубки. Покорми их, радость не тая. Только обязательно – с руки… Не волнуйся, милый, это я… Призрак Обернешься, будто окликнул кто, За спиной – только свет фонарей… И пойдешь вперед, запахнув пальто, До калитки и до дверей. Ненароком кнопку звонка утопив, Вдруг услышишь, что в доме пустом, Как наивный птенец, зазвенел мотив О счастливом гнезде золотом. Все засветишь – от люстры до ночника, Вытрешь пыль и польешь цветы. Но малиновой трели дверного звонка Не дождемся – ни я, ни ты. Не заглянут друзья, не нагрянут враги, В темных окнах – метельная взвесь… Ты решительно выставил дом на торги. Но ведь я-то по-прежнему здесь! Что такое, мой милый, имел ты в виду, Где теперь обретаться мне? Может быть, я за призрак домашний сойду? Говорят, что они в цене… Старым тюлем завесил провалы зеркал И, забравшись на венский стул, Мой портрет, что когда-то ты сам написал, Маслом к белой стене повернул. А потом на крыльце, заперев замок, Все стоял и снежинки ловил, Жал на кнопку, и в комнатах таял звонок Соловьиным признаньем в любви. Прошлогодний снег 1 Да, он не нужен – прошлогодний снег. Его свезли на многотонных «катафалках», Чтоб жизнь взяла еще один разбег В румянце юности и мартовских фиалках. Что ей до околичностей моих? Она сама решит, что делать дальше. С кем разломить горбушку на двоих, Не попустив формальности и фальши. Но ракушка несет в себе прибой За сотни верст от гальки, волн и чаек… И я повсюду, в мелочи любой, Снежинки прошлогодние встречаю. Так снежный пух валится с тополей, В ларьке лежит сугроб воздушной ваты, И, облака метельного белей, Туман клубится у горы горбатой. 2 ...Я знала одного часовщика. Он заболел и продал мастерскую Сапожнику, чья бодрая рука По каблукам гвоздит напропалую. Часовщика я встретила по декабрю – Он нес хронометр, как дитя в конверте… – Куда спешу? В ломбард. Благодарю, Я не возьму… Ах, лишнее, поверьте… Пошел через трамвайные пути И через улицу без перехода… А встречный снег мешал ему идти И явно был не нынешнего года… Сон Жизнь моя, иль ты приснилась мне, Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. С. Есенин Жизнь показалась сном кудрявому поэту И как не разделить с ним установку эту? О, как же поутру хотелось бы и мне Красиво проскакать на розовом коне! Но синий мой мустанг не чувствовал узды – Костей не собрала я от такой езды. Ему свистели вслед и что-то вслед кидали, И так единодушно осуждали, Что я скачу охлюпкой – без седла. Но вместе с тем на ус себе мотали, Как не убиться. Не входя в детали, Что я держаться больше не могла… …И вот теперь лежу в степи безбрежной. Мустанг умчался вслед за зорькой нежной. Под облаком стервятники парят… Что ж, начинайте – мне уже не больно! Хотя бы вы мной будете довольны: «Приятного!» – и грифам говорят. Всю жизнь мечтала чьей-то быть усладой, Ища созвучий, откликов и лада (Вполне успешно, как и тот поэт…). Я душу всю пожертвовать хотела, Но пригодилось – птицам! – только тело, Все остальное, извините, – нет. Он был повешен. Я – сама разбилась? Так, может, ничего не изменилось За годы или даже – за века? Конь розовый, конь синий – хватит бредить! За эти краски можно так ответить, Что даже падальщик не станет ездока. Пусто в зеркале Пусто в зеркале. Гляну и – ахну… Что же я, как заправский Кащей, Над земным да над временным чахну, Не взыскуя о сути вещей? Подойдет для гаданий девчонке Эта рама вокруг пустоты. Две свечи. Костяная гребенка. В хрустале полевые цветы. Кто в глубинах серебряных водится? Кто зовет туда, пальцем маня?.. У меня еще что-нибудь спросится, Но не спросится больше – с меня… Пусто в зеркале. Белое-белое Повторяется в раме окно. С этим я ничего не поделаю. Ничего. Не поделаю. Но… Может быть, это форма свободы Или новая грань красоты – Быть под стать самому небосводу И алмазу чистейшей воды? В осиянном растаять пространстве, Закружиться в луче золотом, Утвердившись в ином постоянстве – Неприметно являться во всем. И малиновкой – нежной и звонкой, Просочившись сквозь ловчую сеть, Сесть на форточку, чтобы девчонке О соседском мальчишке свистеть. Присядем, сынок… Был ты заводью, берегом, синею тропкой, Босоного ведущей сквозь морок чащоб. Был апрельскою веткой, оперившейся робко, Когда каждому ясно, что рано еще. Был ты белой звездой по-над далью лесною, Если шли на нее, значит, это – свои… Был спасительным окриком за спиною, Когда всхлипнет у ног темный зев полыньи. Был ты лучшим из всех мне известных укрытий – Неизменной системою координат. Был рождественским сном, новогодним наитьем, Когда верят в добро и под елку глядят. Неожиданней дождика с чистого неба, За которым опять не успели зонты, Кем ты только, сынок ненаглядный мой, не был… Все, что держит меня, – это ты. …Но вот стоишь, печалуясь, У окончанья дня. Как будто даже жалуясь, Что чувствуешь меня. Срывает листья с ясеня Октябрьская пора… Раз так, то дело ясное – И мне, как им, пора. Я лишь тревожу в замяти, Держа любовь в горсти. Так лучше: вон из памяти! Прощай же и прости… Давай-ка на дорожку Присядем на крыльце – Минуточку, немножко И – раз-два-три! – в конце. Deja vu Давно, когда еще была жива, Ловила я себя на мысли странной, Что мной примята вешняя трава, Едва-едва прикрывшая поляну. Что я уже стояла у ворот И знаю, кто из них навстречу выйдет, И без гадалки знаю наперед, Обрадует меня или обидит. Ни сладость вкуса новой не слыла, Ни патовая горечь послевкусья… Жизнь, как пластинка стертая, была, И вновь ее поставить не возьмусь я. Куда ни глянь, везде мои следы. Что ни случись, уже когда-то было… На белом свете больше нет воды, В которую я дважды не вступила. Так что ж теперь мне выходить на бис? Оваций нет. И – по какому праву? Все зрители спокойно разошлись И эхо не умеет крикнуть «Браво!» Но вот куда исчезло дежавю Перед дверьми с табличкой: «Вечность. Open»? Я неофит! Я рукава жую. Я как сибирский валенок в Европе. У этих не стояла я ворот. Не знаю, кто из них навстречу выйдет, И мне подумать страшно наперед – Обрадует меня или обидит… Песня ангела Баю-баюшки-баю, Не ложися на краю – Придет серенький волчок И укусит за бочок. Колыбельная – Баю-бай, – тебе пою я, – Баюшки-баю… Не тревожься, оказавшись Снова на краю. В небесах обетованных Звезды-маячки, Никого здесь не кусают Серые волчки. Баю-баю, все проходит, Все уже прошло. Отболело, отсвербило, Травкой поросло. Вместо счастья были разве Воля и покой? Так чему ты снова машешь Легкою рукой? Отпусти свои химеры, Грезы, миражи, Возле тех, кого любила, Больше не кружи. Всякий раз река – другая, Не стремись в нее. Мир устроен, как устроен – Дело не твое… …Ангел, дырочки на флейте, Простенький мотив… Где-то спит волчок смиренный, Хвостик опустив. Два круга Иные пространства, иные края, Иная – нездешняя – грусть… На круги, на круги, на круги своя Я больше уже не вернусь. Погаснет лампада, остынут слова, Друзья, как сугробы, сойдут... Весной без меня расцветут дерева, Потом без меня опадут. Заламывать руки довольно смешно – Ждешь света, а ширится мгла… Допито до капли земное вино, Счет выставлен. Вечность пошла. …Мерцают галактики, как светляки В полночной июльской ложбине. Лечу и на память вяжу узелки – О лесе, о речке… О сыне… Но где же ушедшие раньше меня – Родители, сестры, подруги?.. Спешите, стремитесь, крылами звеня, На круги, на круги, на круги. Сойдемся на облаке. Свесив ступни, Рассядемся, брат возле брата, Чтоб вспомнить былое – ушедшие дни, Которым не будет возврата. И в атмосфере любви и родства, Лаская очами друг друга, Вздохнем с облегченьем: их все-таки два – Спасительных дружеских круга.