Судьба

Меж вешних камышей и верб Отражена ее кручина. Чуть прозиявший, белый серп Летит лазурною пустыней — В просветах заревых огней Сквозь полосы далеких ливней. Урод склоняется над пей. И всё видней ей и противней Напудренный, прыщавый нос, Подтянутые, злые губы, Угарный запах папирос, И голос шамкающий, грубый, И лоб недобрый, восковой, И галстук ярко огневой; И видит — где зеленый сук Цветами розовыми машет Под ветром, — лапами паук На паутинных нитях пляшет; Слетает с легкой быстротой, Качается, — и вновь слетает, И нитью бледно-золотой Качается, а нить блистает: Слетел, и на цветок с цветка Ползет по росянистым кочкам. И падает ее рука С атласным кружевным платочком; Платочек кружевной дрожит На розовых ее коленях; Беспомощно она сидит В лиловых, в ласковых сиренях. Качается над нею нос, Чернеются гнилые зубы; Угарной гарью папирос Растянутые дышат тубы; Взгляд оскорбительный и злой Впивается холодной мглой, И голос раздается грубый: «Любовницей моею будь!» Горбатится в вечернем свете В крахмал затянутая грудь В тяжелом, клетчатом жилете. Вот над сафьянным башмачком В лиловые кусты сирени Горбатым клетчатым комком Срывается он на колени. Она сбегает под откос; Безумие в стеклянном взгляде… Стеклянные рои стрекоз Летят в лазуревые глади. На умирающей заре Упала (тяжко ей и дурно) В сырой росе, как серебре, Над беломраморною урной. Уж в черной, лаковой карете Уехал он… В чепце зеленом, В колеблемом, в неверном свете, Держа флакон с одеколоном, Старушка мать над ней сидит, Вся в кружевах, — молчит и плачет. То канет в дым, то заблестит Снеговый серп; и задымит Туманами ночная даль; Извечная висит печаль; И чибис в полунощи плачет…