Леконт де Лиль. Огненная жертва

С тех пор, как истины прияли люди свет, Свершилось 1618 лет. На небе знойный день. У пышного примаса Гостей по городу толпится с ночи масса; Слились и яркий звон и гул колоколов, И море зыблется на площади голов. По скатам красных крыш и в волны злато льется, И солнце городу нарядному смеется, На стены черные обители глядит, Мосты горбатые улыбкой золотит, И блещет меж зубцов кривых и старых башен, Где только что мятеж вставал и зол, и страшен. Протяжным рокотом, как гулом вешних вод, Тупик, и улицу, и площадь, и проход, Сливаясь, голоса и шумы заливают, И руки движутся, и плечи напирают. Все в белом иноки: то черный, то седой, То гладко выбритый, то с длинной бородой, Тонсуры, лысины, шлыки и капюшоны, На кровных скакунах надменные бароны, Попоны, шитые девизами гербов, И ведьмы старые с огрызками зубов… И дамы пышные на креслах и в рыдванах, И белые брыжжи на розовых мещанах, И винный блеск в глазах, и винный аромат Меж пестрой челяди гайдучьей и солдат. Шуты и нищие, ханжи и проститутки, И кантов пение, и площадные шутки, И с ночи, кажется, все эти люди тут, Чтоб видеть, как живым еретика сожгут. А с высоты костра, по горло цепью скручен, К столбу дубовому привязан и измучен, На море зыбкое взирает еретик, И мрачной горечью подернут строгий лик. Он видит у костра безумных изуверов, Он слышит вопли их и гимны лицемеров. В горячке диких снов воздев себе венцы, Вот злые двинулись попарно чернецы; Дрожат уста у них от бешеных хулений, Их руки грязные бичуют светлый гений, Из глаз завистливых струится темный яд: Они пожрать его, а не казнить хотят. И стыдно за людей прикованному стало… Вдруг занялся огонь, береста затрещала, Вот пурпурный язык ступни ему лизнул И быстро по пояс змеею обогнул. Надулись волдыри и лопнули, и точно Назревшей мякотью плода кто брызнул сочной. Когда ж огонь ему под сердце подступил, «О Боже, Боже мой!» — он в муках возопил. А с площади монах кричит с усмешкой зверской: «Что, дьявольская снедь, отступник богомерзкий? О Боге вспомнил ты, да поздно на беду. Ну, здесь не догоришь — дожаришься в аду». И муки еретик гордыней подавляя И страшное лицо из пламени являя, Где кожу черную кипящий пот багрил, На жалком выродке глаза остановил И словом из огня стегнул его, как плетью: «Холоп, не радуйся напрасно… междометью!» Тут бешеный огонь слова его прервал, Но гнев и меж костей там долго бушевал…