Кьяйя

Сальватор Завидую тебе, рыбак! Какое счастье Работать, как и ты: тянуть умело снасти, Челн на берег тащить и вдоль его бортов Сушить на солнце сеть, принесшую улов! Завидую тебе! Лишь солнце за Кипрею Уйдет с пурпурною туникою своею, Хотел бы я, как ты, под легкий шум волны Следить за тем, как ночь к нам сходит с вышины. Брат, я живу в тоске, смертельной и ужасной; Мне больше родина не кажется прекрасной, И для моих очей Неаполь золотой Закрыл свои сады — цветущий рай земной. Природы вечное вокруг благоуханье, И воздух, каждое ласкающий созданье, И эти небеса, пленяющие взгляд, И бледный свет зари, и розовый закат, Залив среди холмов, где в голубом просторе, Как лебеди, скользят рыбачьи лодки в море, Дымящийся вулкан, дома в садах густых И память детских лет — беспечных лет моих, — Ничто не оживит души моей унылой! Смеющихся тонов судьба меня лишила, Черны теперь мои картины, словно ночь. Палитру я разбил, отбросил кисти прочь, В полях, в жестокий зной, по мостовым из лавы, Как жалкий раб, брожу, презрев соблазны славы. Рыбак Брат, мне понятен вздох, тебе теснящий грудь, И то, что у тебя сейчас безумья путь, И то, что волосы твои с обычной ленью На обветшалый плащ спадают мрачной тенью; Понятно, почему так бледен ты сейчас И почему, как вор, поднять не смеешь глаз. Ты грустен не один. Твоя печаль близка мне. Я крепок, закален, но тоже не из камня. Я чувствую, как ты, что наш лазурный свод, Закрытый тучами, и мне луча не шлет. Да кто бы мог сейчас в разубранной одежде Венчать себя лозой, как то бывало прежде, И в паре с девушкой, поднявшей тамбурин, Под тарантеллу вновь плясать среди маслин? Кто мог бы, опьянясь мелодией, невинно Увлечься плясками Италии старинной, Когда страну мою печаль, как червь, грызет И наша жизнь давно — иссохший горький плод, Которому ничто вернуть не в силах сладость? Мы, дети матери-страны, дарившей радость, Запряжены в ярмо, как жалкие быки, И в тесной упряжи, вздыхая от тоски, Должны влачить свой плуг в мученьях непрестанных И подставлять бока для плеток иностранных. Сальватор Ты в дружбе с морем рос, оно всегда с тобой, Необозримое, как воздух голубой. Когда порой орла в убежище нагорном Тревожит человек дыханием тлетворным И низостью земли ты возмущен — скорей, Отважною рукой гребя среди зыбей, Уходишь ты в простор, целительный и пенный, Широкий взмах весла, и ты — король вселенной! С приподнятым челом, в живительных лучах, Приветствуешь ты мир и солнце в небесах. И песни ты поешь. А если гневно море И если гул земли, ее тоска и горе Настигнут здесь тебя, под волн угрюмый шум, Свободно изливать ты можешь горечь дум. А нам, сынам земли, изведавшим страданье, Приходится терпеть, молить, хранить молчанье, На собственной крови выращивать обман, Сносить отказ глупцов, терзаясь болью ран, И видеть — только день прольет свой яркий пламень — То, от чего бы мог, рыдая, треснуть камень, Потом, отгородив ладонью свет души, Уйти от всех людей, чтоб грусть таить в тиши» Ведь жалобы в наш век становятся опасны, Правдивых укоризн не терпит край несчастный. О страшная страна! Тлетворен воздух в ней, Доносчик есть всегда в беседе двух друзей. Рыбак О Роза, не всегда ветров враждебных сила Способна разорвать у рыбаков ветрила! С небесных галерей обозревая мир, И крепкий ветер шлют нам боги и зефир. Коль справедливы те, кто правит там землею, То сжалятся они над нашей нищетою, Протянутой руки не оттолкнут в беде. Приходится свой хлеб нам добывать в труде. Ужель над бедняком, чья жизнь — одно страданье, Глумиться скупости в атласном одеянье? Нет, как голодным псам, уж не придется нам Объедки подбирать, гнилой базарный хлам, Чтоб для своих детей добыть немного пищи. И те, чей лоб в поту, кто в жалком спит жилище, Живут всегда в труде, не видя ясных дней, Не будут смерть встречать в грязи госпиталей. Нам больше тяжкий груз давить не станет плечи, Увидим светлый ум, услышим правды речи И кости голые оденем плотью мы! Придет и к нам весна, сменив мороз зимы. Итак, мужайся, друг! Веслом волну взрезая, Я правлю челн туда, где бродит рыбья стая, Надежно и легко владею острогой, Могу нырнуть с борта на глубине любой И верю — день придет, плывя родным заливом, Уловом буду я обрадован счастливым} Сама Свобода здесь, на серебре песка, Войдет из моря в сеть простого рыбака! Сальватор Как дочь самих небес бессмертною стопою Войдет в твой бедный челн, сияя наготою! Киприды сверстницу, дочь голубой волны, Приветят моряки, Италии сыны! Нет, я боюсь, мой друг, твой голос, слишком скромный, Напрасно будет петь, как птица ночью темной. Свободе по душе гребец, что смел и прям, И в ней пристрастья нет к мечтательным словам. В клубящемся плаще, всегда в пути, Свобода Не слишком ли быстра для нашего народа? Косматый сибарит, обжора жадный, он — Любитель пряных блюд и жирных макарон, Лишь к чреву своему стремит все помышленья! Ему есть, пить, дремать — прямое наслажденье. Простершись на спине, на жаркой мостовой, Он к небесам жратвы летит своей душой И выше всех божеств, которые есть в мире, Чтит бога всяких свинств, задохшегося в жире. Он любит плоть свою лелеять и беречь, И страшен для него разящий тело меч, Рыбак Народа не вини! К чему твоя досада? От меланхолии вкусил ты много яда, Талант тебе внушил надменности черты, И ложно о своей отчизне судишь ты. Ты веры ищешь? Верь лишь своему народу. Он — добрая земля, что вырастит свободу, Великая земля, чей виден труд всегда, Чья утром на заре дымится борозда И, полная семян, храня богатство края, Растит колосья нив, вовек не отдыхая, Земля, поднявшая дубов могучий строй, Родившая людей, цветущих красотой. Под заступом земля нам воздает сторицей За все мучения добротною пшеницей. Пускай на ниве грязь, пускай навоз лежит — Все в золото хлебов она преобразит. Коснувшийся земли полн силы бесконечной, Всего живущего она фундамент вечный, Она — грудь божества, незыблемый оплот, И горе, горе тем, кто ей приносит гнет! Сальватор Увы! Когда б ты знал, какая это мука — Мысль, пленную таить, не говоря ни звука, Ты б застонал, как я, но — человек простой — Не можешь ты понять, что в этот час со мной. Смертельной горести я обречен, сомненью, Сын солнца, я живу, объятый мрачной тенью. О нет, не знаешь ты, как горько мне терпеть! Ведь, крылья развернув, я не могу взлететь. Смерть приближается широкими шагами, И годы тяжкие уже висят над нами, А меч, который бог в десницу нам вложил, Ржавеет в праздности и ждет, лишенный сил. Без пищи мертв огонь, пылавший раньше смело, Влачатся праздно дни, душа сжигает тело, И доблестный талант, затерянный в тоске, Уже готов истлеть, как платье в сундуке. Таланту, чтобы жить, всегда нужна свобода, Пить полной чашею — вот в чем его природа. А я, я ждать устал, придет ли ураган И скоро ли из недр метнет огонь вулкан, В немом бессилии я предаюсь лишь гневу, Подобно евнуху, ласкающему деву. Нет, здесь еще народ спит — с молнией в руках, — Живых страстей искать пойду в иных краях! Рыбак Вот истинный поэт! Ты, полный вдохновенья, Великой жажде дел не знаешь утоленья. Дитя капризное, ворчащее давно, Ужели ждать тебе терпенья не дано? Коль сердцем доблестным, челом своим высоким Ты в мире стал давно скитальцем одиноким, Коль ты бежишь от нас, страшись, о брат мой, впасть В самовлюбленности губительную страсть. Бродя среди толпы тропою обыденной, Страшись погибели, нам всем давно сужденной, Утесов роковых, опасных в бурный час! Верь, боги с высоты еще глядят на нас. Они дают талант, чтоб жить нам с ним в отчизне Для блага общего. От нас на склоне жизни Отчета требуют они во всех делах: Что сделал кистью ты, что я сказал в словах. Так будем вместе, друг, и будем терпеливы. Терпение смягчит отчаянья порывы, Достойная душа среди своих невзгод В нем, как в убежище, спокойствие найдет. Сальватор Ты прав. Но этот край насилия и славы, Губя хлеба в полях, растит нам только травы. Из зерен брошенных не всходит тучный злак… Чего ж мне больше ждать? Я ухожу, рыбак! Прощай, Неаполь! Пусть Калабрия отныне Мне даст приют у скал, среди своей пустыни. О горы черные, хребты в зубцах крутых, Нагромождение утесов вековых, Огромный жаркий край, суровый, горделивый, Долины и леса, пустынные заливы, Примите же меня в семью людей простых, Чтоб затеряться мне в их толпах кочевых! Хлеб с тем хочу делить, кто мыслит благородно, И, в горы уходя, дышать всегда свободно. Да, человек лишь там достигнет красоты, Там девственна земля, там все сердца просты, Там чтил бы Пана я спокойною душою И жил бы, как орел, паря над крутизною. Когда же наконец пришла бы смерть ко мне, Не дал бы тела я окутать простыне, А лег бы на землю у вечного предела, И мать живущего, античная Кибела, Во чреве растворить могла б мой смертный прах, И в нем исчез бы я, весь, как навоз в полях, Как под шатром небес мгновенное дыханье, Как капелька росы при солнечном сиянье, И не оставил бы, как делаете вы, Скелета жалкого или глухой молвы!