Лесное уединенье

Тех дней далеких я не забуду — С венком златоцветным ходил я всюду, Венок невиданной красоты, Волшебными были его цветы. Он судьям нравился самым строгим, А я был по нраву очень немногим, — Бежал я от зависти желчной людской, Бежал я, бежал я в приют колдовской. В лесу, в зеленом уединенье, Обрел друзей я в одно мгновенье: Юная фея и гордый олень Охотно со мной бродили весь день. Они приближались ко мне без боязни, Забыв о всегдашней своей неприязни: Не враг, — знали феи, — к ним в чащу проник; Рассудком, — все знали, — я жить не привык. Одни лишь глупцы понадеяться могут, Что феи всегда человеку помогут; Ко мне же, как прочая здешняя знать, Добры они были, надо признать. Вокруг меня резвой, воркующей стайкой Кружилися эльфы над пестрой лужайкой. Немного колючим казался их взгляд, Таивший хоть сладкий, но гибельный яд. Я рад был их шалостям и потехам, Дворцовые сплетни слушал со смехом, И это при всем почитании Достойной царицы Титании. К лесному ручью пробирался я чащей, И вмиг возникали из пены бурлящей В чешуйках серебряных — все как одна — Русалки, жилицы речного дна. Рокочут цитры, рыдают скрипки, Змеею стан извивается гибкий, Взлетают одежды над облаком брызг, Все бьется и вьется под яростный визг. Когда же наскучат им пляски эти, Доверчиво, словно малые дети, Прилягут они в тень развесистых ив, Головки ко мне на колени склонив. И тут же затянут печальный и длинный О трех померанцах напев старинный, Но больше прельщало их, не утаю, Слагать дифирамбы во славу мою. Воздав мне хвалу преогромной поэмой, Они иной увлекались темой; Все приставали: «Поведай нам, Во имя чего был создан Адам? У всех ли бессмертна душа или все же Бывают и смертные души? Из кожи Или холщовые? Отчего Глупцов среди вас большинство?» Чем их усмирял я, боюсь, не отвечу, Да только смертельной обиды, замечу, Бессмертной душе моей не нанес Малютки-русалки наивный вопрос. Русалки и эльфы — прехитрый народец, Лишь гном, добродушный, горбатый уродец, Вам искренне предан. Из духов земных Мне гномы любезней всех остальных. В плащах они ходят пурпурных и длинных, А страху-то сколько на лицах невинных! В их тайну проник я, но делал вид, Что горький изъян их надежно скрыт. Никто в целом мире,— казалось бедняжкам, — О ножках утиных, — горе их тяжком, — И ведать не ведал. Высмеивать их, Поверьте, не в правилах было моих. Да разве, точь-в-точь как малютки эти, Пороков своих мы не держим в секрете? А ножки утиные, как на грех, Взгляните, — торчат на виду у всех! Из духов одни саламандры с оглядкой Ко мне приближались. Осталась загадкой Их жизнь для меня — за коряги и пни Светящейся тенью скрывались они. Короткая юбка, передничек узкий, Шитье золотое на алой блузке, Худые как щепки, росточком малы И личиком чуть пожелтее золы. В короне у каждой — рубин неподдельный, И каждая мыслит себя безраздельной Владычицей всех земноводных и птиц, Царицей, чья воля не знает границ. А то, что огонь не берет этих бестий, Чистейшая правда. Скажу вам по чести, Я в этом не раз убеждался, и все ж Их духами пламени не назовешь. А вот старички-мандрагоры, пожалуй, Народ самый дошлый в лесу и бывалый, — Короткие ножки, на вид лет — по сто, Кем были их предки — не ведал никто. Затеют они чехарду на опушке, Вам кажется — в небе летают гнилушки, Но эла эти старцы не делали мне, Я к пращурам их безразличен вполне. У них обучился я магии черной: Мог птиц завлекать перекличкой проворной И ночью купальской косить без помех Траву, что незримыми делает всех. Волшебные знаки узнал без числа я, Мог ветру на спину вскочить, не седлая, И рун полустертых читать письмена, Будившие мертвых от вечного сна. Свистеть научился особенным свистом И дятла обманывать в ельнике мшистом — Он выронит корень-лукорень, и вмиг Найдете вы полный сокровищ тайник. Я знал заклинанья, полезные крайне При поисках клада. Их шепчешь втайне Над местом заветным, и все ж, так назло, Богатства мне это не принесло. А впрочем, к роскоши равнодушный, Я тратил немного. Мой замок воздушный В испанских владеньях из года в год Давал мне вполне пристойный доход. О, чудные дни. Смех эльфов лукавый, Русалок потехи, леших забавы, Звенящий скрипками небосклон — Здесь все навевало сказочный сон. О, чудиые дни! Триумфальною аркой Казался мне полог зелени яркой. Под нею ступал я по влажной траве С венком победителя на голове. Какое повсюду царило согласье, Но все изменилось вдруг в одночасье, И — как на беду! — мой венок колдовской Похищен завистливой, чьей-то рукой. Венок с головы у меня украден! Венок, что сердцу был так отраден, И верите, нет ли, но с этого дня Как будто души лишили меня. Все маски вселенной безмолвно и тупо, С глазами стеклянными, как у трупа, Взирают с пустого погоста небес, В унынье — один — обхожу я свой лес. Где эльфы? — В орешнике лают собаки, Охотничий рог трубит в буераке, Косуля, шатаясь, бредет по ручью Зализывать свежую рану свою. В расселины, мрачные, словно норы, Со страху попрятались мандрагоры. Друзья, не поможет теперь колдовство — Мне счастья не знать без венка моего. Где юная златоволосая фея; Чьи ласки впервые познал я, робея? Тот дуб, в чьих ветвях, находили мы кров, Давно стал добычей, осенних ветров. Ручей замирает со вздохом бессильным, Пред ним изваянием надмогильным, Как чья-то душа у подземной реки, Русалка, сидит, онемев от тоски. Участливо я обратился к ней, Вскочила бедняжка, смерти бледней, И бросилась прочь с обезумевшим взглядом, Как будто я призрак, отвергнутый адом.