Стрекоза

Вспорхнет и опустится снова На волны ручья лесного, Над гладью, сверкающей, как бирюза, Танцует волшебница стрекоза! И славит жуков восхищенный хор Накидку ее — синеватый флер, Корсаж в эмалевой пленке И стан удивительно тонкий. Наивных жуков восхищенный хор, Вконец поглупевший с недавних пор, Жужжит стрекозе о любви своей, Суля и Брабант, и Голландию ей. Смеется плутовка жукам в ответ: «Брабант и Голландия — что за бред! Уж вы, женишки, не взыщите, — Огня для меня поищите! Кухарка родит лишь в среду, А я жду гостей к обеду, Очаг не горит со вчерашнего дня, — Добудьте же мне скорее огня!» Поверив предательской этой лжи, За искрой для стройной своей госпожи Влюбленные ринулись в сумрак ночной И вскоре оставили лес родной. В беседке, на самой окраине парка, Свеча полыхала призывно и ярко; Бедняг ослепил любовный угар — Стремглав они бросились в самый жар. Треща поглотило жгучее пламя Жуков с влюбленными их сердцами; Одни здесь погибель свою обрели, Другие лишь крылья не сберегли. О, горе жуку, чьи крылья в огне Дотла сожжены! В чужой стороне, Один, вдали от родных и близких, Он ползать должен средь гадов склизких. «А это, — плачется он отныне, — Тягчайшее бедствие на чужбине. Скажите, чего еще ждать от жизни, Когда вокруг лишь клопы да слизни? И ты, по одной с ними ползая грязи, Давно стал своим в глазах этой мрази. О том же, бредя за Вергилием вслед, Скорбел еще Данте, изгнанник-поэт! Ах, как был я счастлив на родине милой, Когда, беззаботный и легкокрылый, Плескался в эфирных волнах, Слетал отдохнуть на подсолнух. Из чашечек роз нектар я пил И в обществе высшем принят был, Знавал мотылька из богатой семьи, И пела цикада мне песни свои. А ныне крылья мои сожжены, И мне не видать родной стороны, Я — жалкий червь, я — гад ползучий, Я гибну в этой навозной куче. И надо ж было поверить мне Пустопорожней той трескотне, Попасться — да как! — на уловки Кокетливой, лживой чертовки!»