Отрывок

Георгию Адамовичу Июль в начале. Солнце жжет, Пустые дали золотя. Семья актерская идет Дорогой пыльною, кряхтя. Старуха, комик и Макбет — Все размышляют про обед. Любовник первый, зол и горд, Колотит тростью о ботфорт. Все праздны… Бедный Джи — лишь ты Приставлен движимость блюсти, — А кудри — словно завиты, И лет не больше двадцати… Следить так скучно, чтобы мул, Шагая, вовсе не заснул, Не отвязался тюк с едой Или осленок молодой Не убежал. Пылит жара, А путь и долог и уныл. Невольно вспомнишь вечера Те, что в Марсели проводил, При свете звезд, в большом порту. Лелеял смутную мечту О южных странах. А вдали Чернели молча корабли. Напрасно мирный свет луны Земле советует: «Усни», — Уже в таверне зажжены Гостеприимные огни. Матросы, персы, всякий люд, Мигая трубками, идут, Толкают дверь, плюют на пол И шумно занимают стол. Как часто Джи глядел в окно На этих дерзких забияк, Что пили темное вино, И ром, и золотой коньяк. Как сладко тело била дрожь, Когда сверкал внезапно нож И кровь, красна и горяча, Бежала в драке из плеча. Все из-за женщин. Как в мечте, Проклятья, ссоры и ножи! Но завитые дамы те Совсем не волновали Джи. Когда одна из них, шутя, Его звала: «Пойдем, дитя…» — Он грубо руки отводил И, повернувшись, уходил. Но, пробужденному, ему Являлось утром иногда Воспоминание, как тьму Вдруг пронизавшая звезда. Не знал когда, не помнил где, Но видел взгляд — звезду в воде, Но до сих пор горячий рот, Казалось, — и томит, и жжет. Ах, если бы еще хоть раз Увидеть сон такой опять, Взглянуть в зрачки огромных глаз, Одежду легкую измять, — Но в этой жизни кочевой Он видит только ужин свой, Да то, что выкрали осла, Да пьесу, что сегодня шла.