Генерал

В то утро пушек двадцать било, Ревя на вражьем берегу, По нашим «Илам» серокрылым, Стоявшим прямо на лугу. Разрывы все кучней ложились… Не зря еще в. шестом часу За речкой немцы суетились И поднимали «колбасу». А генерал невозмутимый Убрать машины не спешил, Хотя столбы огня и дыма Вздымались вверх среди машин. Его приятель — гость из тыла — Бледнел от горя и тоски. На лбу его набухла жила, Он протирал свои очки. И говорил: — Послушай, Саша! Упрячь их, я тебя прошу! Я, несмотря на дружбу нашу, В Москву сейчас же напишу! Ведь самолеты рвет на клочья, Корежит весь аэродром! Впервые вижу я воочью Такой бессмысленный разгром! Тебе, как видно, все — игрушки! Как можешь ты шутить в беде? Скажи мне: где же наши пушки И самолеты наши где?! Своим приятелем теснимый, Тайком от смеха умирал Лукавый и невозмутимый Седой советский генерал. — Зевает наша оборона! — Он бормотал себе в усы, Привстал, взял трубку телефона И мельком глянул на часы. Потом, приладив трубку к уху, Сказал: — Пора им сбавить прыть!.. «Красавцы»? Говорит: «Стряпуха»! А ну-ка дайте прикурить! — И вмиг весь боевой участок Взревел на нашем берегу, И пушек сто… Нет, больше: за сто Загрохотало по врагу! Теперь очки расцветший штатский Уже в восторге протирал… — Степан! Скажу тебе по-братски, — Спокойно молвил генерал, — Хотя, мой друг, и сед давно ты, И суетишься, как школяр, Макеты этих самолетов Столяр готовил да маляр. Враги снарядов двести — триста По ним впустую извели, А молодцы артиллеристы Их батареи засекли! Машины ж наши — вот ведь случай! — Целы, обстрелу вопреки!.. Тут над КП промчались тучей Громить врага штурмовики.