Оттепель

1 Ты замечал: осеннею порою Какой-то непонятною игрою Судьба нас иногда теплом дарит, А россыпь звезд все небо серебрит, Пчелиному уподобляясь рою. Тогда плащом себя я не закрою, Закутавшись, как зябкий сибарит. Лишь календарь про осень говорит. Ты замечал? Пусть вьюги зимние встают горою; На вешний лад я струны перестрою И призову приветливых харит. Ведь то, что в сердце у меня горит И что, коль хочешь, я легко утрою, Ты замечал. 2 Нет, не зови меня, не пой, не улыбайся, Прелестный призрак новых дней! Кипящий юноша; стремись и ошибайся, Но я не стал ли холодней! Чем дале, тем быстрей сменяются виденья, А жизни быстрый круг — так мал. Кто знал погони пыл, полеты и паденья, Лишь призрак, призрак обнимал. О юность красная, смела твоя беспечность, Но память зеркал_а_ хранит, И в них увидишь ты минутной, хрупкой вечность И размагниченным магнит. Что для тебя найду? скажи, какой отплатой Отвечу я на зов небес? Но так пленителен твой глаз зеленоватый, И клоуна нос, и губ разрез! Так хочется обнять и нежно прикоснуться Бровей и щек, ресниц и век! Я спал до этих пор; пора, пора проснуться: Все — мимолетность, это — век. Слепая память, прочь, прочь зеркала обмана! Я знаю, призрак тот — живой: Я вижу в первый раз, горит впервые рана. Зови меня, зови! я твой! 3 Я не знаю, не напрасно ль Повстречались мы в пути? Я не знаю, не опасно ль Нам вдвоем с тобой идти? Я не знаю, стар иль молод Тот, кто любит в сотый раз, Но, восторженный, проколот Светлой парой карих глаз. Лишь одно я знаю — даром Эта встреча не пройдет: Пораженное ударом, Сердце вздрогнет и падет. 4 С какою-то странной силой Владеют нами слова, И звук немилый иль милый, Как будто романа глава. «Маркиза» — пара в боскете И праздник ночной кругом. «Левкои» — в вечернем свете На Ниле приютный дом. Когда назовут вам волка — Сугробы, сумерки, зверь. Но слово одно: «треуголка» Владеет мною теперь. Конечно, тридцатые годы, И дальше: Пушкин, лицей, Но мне надоели моды И ветошь старых речей. И вижу совсем я другое: Я вижу вздернутый нос И Вас, то сидя, то стоя, Каким я Вас в сердце унес. 5 Катались Вы на острова, А я, я не катался. Нужны ль туманные слова Тому, кто догадался? Мы перстень ценим, не футляр, Ведь что нам до коробок? И у меня в груди пожар, Пускай я с виду робок. И я покорен, видит Бог, Катались Вы — не я же, Не пустите на свой порог, Пойду на это даже. Велите лезть на каланчу, Исполню повеленье. А что нелепо я молчу, Так это от волненья. Но пусть покорен я и глуп, Одно я знаю верно: Болтливых не закрою губ, Любя нелицемерно. 6 Дождь моросит, темно и скучно, Смотрю в окно на телеграф. Хотел бы думать равнодушно, В уме неделю перебрав. Не такова моя натура: Спокойствие мне не дано, Как у больных температура, Скачу то в небо, то на дно. Во вторник (и без всякой лести) Я чувствовал такой подъем: У Юрочки сначала вместе, Потом в театре мы вдвоем. От середы и до субботы Я в заточенье заключен. Когда же невтерпеж забота, Звоню я робко в телефон. И не нарушил я традиций: Писал стихи, курил, вздыхал И время ваших репетиций «Презренной прозой» проклинал. У Вас в субботу ужин «шпажный», Наутро Вам стихи пришлю. Еще не сбросив хмель отважный, Прочтете Вы, что я люблю. Еще три дня. О, я прославлю Твой день, Архангел Михаил! В полтину свечку я поставлю, Чтоб он почаще приходил. Дождь моросит, но мне не скучно Смотреть в окно на телеграф, Сидеть не в силах равнодушно, В уме неделю перебрав. 7 Как люблю я запах кожи, Но люблю и запах жасмина. Между собой они не схожи, Но есть что-то общее между ними. Случайно, конечно, они соединились В моем воспоминанье, Но не равно ли у нас сердца бились Тогда, как и в любом преданьи? Вы помните улицу Calzajuoli И лавку сапожника Томазо? (Недавно это было, давно ли — Это не относится к рассказу). Я стоял, Вы ехали мимо, И из дверей пахло кожей; А в стакане, на полке хранима, Была ветка жасмина (жасмина, не розы). Прохожие шли попарно И меня толкали. Вы проехали, улыбнувшись, к Лунгарно, А собор от заката был алым. Ничего подобного теперь не случилось: Мы сидели рядом и были даже мало знакомы, Запаха жасмина в воздухе не носилось, И кругом стояли гарсоны. Никто никуда не ехал, небо не пылало, Его даже не было и видно. Но сердце помнило, сердце знало, И ему было сладостно и обидно. Но откуда вдруг запах кожи И легкое жасмина дуновенье? Разве и тогда было то же И чем-то похожи эти мгновенья? Во Флоренции мы не встречались: Ты там не был, тебе было тогда три года, Но ветки жасмина качались И в сердце была любовь и тревога. Я знаю, знаю! а ты, ты знаешь? Звезда мне рассекла сердце! Напрасно ты не понимаешь И просишь посыпать еще перца. Покажи мне твои глаза, не те ли? Нет, лицо твое совсем другое, Но близко стрелы прошелестели И лишили меня покоя. Так вот отчего эта сладость, Вот отчего улица Calzajuoli! Сердце, сердце, не близка ли радость, А давно ль ты собиралось умирать, давно ли? 8 Голый отрок в поле ржи Мечет стрелы золотые. Отрок, отрок, придержи Эти стрелы золотые! К небу взвившись, прямо в рожь Упадут златые стрелы, И потом не разберешь: Где колосья, где тут стрелы. Злато ржи сожнут в снопы, Но от стрел осталось злато. Тяжко зерна бьют цепы, Но от стрел осталось злато. Что случилось? ел я хлеб. Не стрелой ли я отравлен? Отчего я вдруг ослеп? Или хлеб мой был отравлен? Ничего не вижу… рожь, Стрелы, злато… милый образ… Все мне — призрак, все мне ложь, Вижу только — милый образ. 9 Рано горлица проворковала, Утром под окном моим пропела: «Что не бьешься, сердце, как бывало? Или ты во сне окаменело? Боже упаси, не стало ль старо, Заморожено ль какой кручиной? Тут из печки не достанешь жара, Теплой не согреешься овчиной». Пташка милая, я застываю, Погибаю в пагубной дремоте, Глаз своих давно не открываю, Ни костей не чувствую, ни плоти. Лишь глубоко уголечек тлеет, В сердце тлеет уголечек малый. Слышу я сквозь сон: уж ветер веет, Синий пламень раздувает в алый.