Осенний ритм

Горька позолота пейзажа. А сердце слушает жадно. И сетовал ветер, окутанный влажной печалью: — Я плоть поблекших созвездий и кровь бесконечных далей. Я краски воспламеняю в дремотных глубинах, я взглядами весь изранен ангелов и серафимов. Тоскою и вздохами полнясь, бурлит во мне кровь и клокочет, мечтая дождаться триумфа любви бессмертно-полночной. Я в сгустках сердечной скорби, меня привечают дети, над сказками о королевах парю хрусталями света, качаюсь вечным кадилом плененных песен, заплывших в лазурные сети прозрачного метра. В моем растворились сердце душа и тело господни, и я притворяюсь печалью, сумеречной и холодной, иль лесом, бескрайним и дальним. Веду я снов каравеллы в таинственный сумрак ночи, не зная, где моя гавань и что мне судьба пророчит. Звенели слова ветровые нежнее ирисов вешних, и сердце мое защемило от этой тоски нездешней. На бурой степной тропинке в бреду бормотали черви: — Мы роем земные недра под грузом тоски вечерней. О том, как трещат цикады и маки цветут — мы знаем, и сами в укромном логе на арфе без струн играем. О, как идеал наш прост, но он не доходит до звезд! А нам бы — мел собирать, и щелкать в лесах, как птицы, и грудью кормить детей, гулять по росе в медунице! Как счастливы мотыльки и все, что луной одеты, кто вяжет колосья в снопы, а розы — в букеты. И счастлив тот, кто, живя в раю, не боится смерти, и счастлив влюбленный в даль крылато-свободный ветер. И счастлив достигший славы, не знавший жалости близких, кому улыбнулся кротко наш братец Франциск Ассизский. Жалкая участь — не понять никогда, о чем толкуют тополя у пруда. Но им дорожная пыль ответила в дымке вечерней: — Взыскала вас щедро судьба, вы знаете, что вы черви, известны вам от рожденья предметов и форм движенье. Я ж облачком за странником в лучах играю, белая, мне бы в тепле понежиться, да падаю на землю я. В ответ на жалобы эти деревья сказали устало: — А нам в лазури прозрачной парить с малолетства мечталось. Хотелось летать орлами, но мы разбиты грозою! — Завидовать нам не стоит! — раздался клекот орлиный, лазурь ухватили звезды когтями из ярких рубинов. А звезды сказали: — За нами лазурь схоронилась где-то… — А космос: — Лазурь замкнута надеждой в ларец заветный. — Ему надежда ответила из темного бездорожья: — Сердечко мое, ты бредишь! — И сердце вздохнуло: — О боже! Стоят тополя у пруда, и осень сорвала их листья. Мерцает серебряной чернью вода средь пыли дорожной и мглистой. А черви уже расползлись кто куда, им что-то, наверное, снится. Орлы укрываются в гнездах меж скал. Бормочет ветер: — Я ритм вечный! — Слышны колыбельные песни в домах, и блеет отара овечья. На влажном лике пейзажа моршин проступают сети — рубцы от задумчивых взглядов давно истлевших столетий. Пока отдыхают звезды на темно-лазурных простынях, я сердцем вижу свою мечту и тихо шепчу: — О господи! О господи, кому я молюсь? Кто ты, скажи мне, господи! Скажи, почему нет нежности ходу, и крепко надежде спится, зачем, вобрав в себя всю лазурь, глаза смежают ресницы? О, как мне хочется закричать, чтоб сльшал пейзаж осенний, оплакать свой путь и свою судьбу, как черви во мгле вечерней. Пускай вернут человеку Любовь, огромную, как лазурь тополевой рощи, лазурь сердец и лазурь ума, лазурь телесной, безмерной мощи. Пускай мне в руки отмычку дадут — я ею вскрою сейф бесконечности и встречу бесстрашно и мудро смерть, прихваченный инеем страсти и нежности. Хотя я, как дерево, расколот грозой, и крик мой беззвучен, и листьев в помине нет, на лбу моем белые розы цветут, а в чаше вино закипает карминное.