Гипноз

Шипели джунгли в бешеном расцвете У вздутой крокодилами реки, Где обезьянки прыгают, как дети, А смотрят — как больные старички. Одна из них так быстро проскакала — Лишь рыжий росчерк в воздухе мелькнул; Как будто кто-то скрытый горсть какао Сухою струйкой с ветки сыпанул. Змея с четырехгранной головою Взглянула на нее из-под очков И двинулась под сводчатой травою, Как длинная процессия значков И крапинок…Сведенные предельно, Казалось, эти крапинки сперва Ходили где-то — каждая отдельно, Но их свела полковник-голова. Змеиный взгляд, заряженный гипнозом, Среди сорокаградусной жары Дышал сорокаградусным морозом… От ужаса вращались, как миры, Плоды граната…Перезрелый манго, Разболтанный и вязкий, точно магма, С дрожащей ветки шлепнулся без чувств При виде длинной судорожной твари, Чей трепет, инкрустации и хруст Всё оковали, всех околдовали. Но рыжая мартышка не проста: Она умчалась вдаль, тревожно пискнув, И чаща, листья вычурные стиснув, Как руки, веки, зубы и уста, За ней слилась…Но что с мартышкой сталось?! С пронзительными взвизгами назад, Назад, назад запрыгала: казалось, Ее, как пальцем, тронул чей-то взгляд. Ничьи глаза, казалось бы, со взглядом Надолго разминуться не могли, Но странный взгляд висел с мартышкой рядом, А вот глаза — покоились вдали. Глаза лежали на головке плоской, Как на тахте. Из них тянулся взгляд, Как дым из трубки, призрачный, но плотный, И звал: «Наза-ад, отступница, наза-ад!» Сквозь легионы сутолочных веток В слепом непроницаемом цвету, Сквозь хрупкий хруст растительных розеток, Сквозь плотную, как пепел, духоту, Сквозь малярийно-желтые накрапы Брызгучих трав, сквозь хищные цветы Он плыл и плел веревочные трапы, Незримые воздушные пути Из нитей сна; арканил без аркана, Капканил без капкана, без силков Осиливал; дурманил без дурмана, Оковывал заочно, без оков… Сквозь обморочные благоуханья Болот, где самый воздух, сам туман В цвету; сквозь переплеты и петлянье Качельно-перекидистых лиан Он проникал с каким-то древним, давним, Безбольным, безглагольным, безударным И беспощадным выраженьем (Жест Неумолимых глиняных божеств). И вдруг…В листве забил воздушный ключ. И попугай, чей клюв был ярко вдавлен В цветную грудь, как пламенный сургуч, А крылья глянцевитые осклизли Зеленым блеском бронзовых зеркал, — Вокруг сучка перевернулся трижды И так забился, так заскрежетал, Как будто брал недавно в общей кухне Уроки лязга у семи котлов; Зашаркал горлом, как ночною туфлей, Раскашлялся, как будто нездоров, А сам спокойно и невозмутимо Сухим глазком глядел куда-то мимо, Как симулянт при виде докторов. И как бы ненароком, невзначай, Перед мартышкой, скачущей по веткам, Как десять флагов, пущенных по ветру, Как пьяный факел, вспыхнул попугай. Дивясь его цветастому смятенью, На ветке обезьянка замерла, И личико, изъеденное тенью Затейливых растений, поднесла К лучу, как ложку к супу…Свет закапал Сквозь листья ей в глаза, проник за капор Линялой шерсти…Сделалось светло: Разбилось наважденье, как стекло! Но как неясный крест оконной рамы Стоит в глазах, уже смеженных сном, Когда ложишься спать перед окном, Так взор змеи, упругий и упрямый, Еще с минуту в воздухе висел, С минуту терпеливо ждал кого-то, И наконец, как призрак переплета Оконной рамы, вылинял, осел, Сломался по частям, пропал совсем. И вот, то сокращаясь, то вздуваясь, Переливаясь, как железный дым, И все-таки над кем-то издеваясь Самим существованием своим, Прохлестывая туловищем травы, Ушла змея…А попугай вослед Орал ей что-то вроде: «Твар-ри! Твар-ри! А крыльев нет! Ур-ра! А крыльев нет!..»