Деревенский

О чем поскрипывает шхуна? Не может быть, что ни о чём, когда, дыша машиной шумно, несётся в сумраке ночном. О чём под скрип её вздыхает матрос, едва успев заснуть, и что сейчас ему вздымает татуированную грудь? Когда, вторгаясь в тучи косо, елозя, ерзаёт бизань, во сне усталого матроса вдруг прорезается Рязань. И шхуна тросами, снастями скрипит, скрипит ему впотьмах о снеге детства под санями, о кочерыжках на зубах. Он просыпается не в духе. Он пляшет с мрачным криком «Жги!..» внутри разрезанной белухи, чтобы прожирить сапоги. Он от команды в отдаленье молчит, насуплен и небрит. «В деревню хочется, в деревню…» — он капитану говорит. И вот в избе под образами сидит он, тяжкий и хмельной; и девки жрут его глазами — аж вместе с бляхой ременной. Он складно врёт соседской Дуне, что, мол, она — его звезда, но по ночам скрипит о шхуне его рассохлая изба. Уже чуть-чуть побитый молью на плечи просится бушлат. «Маманька, море тянет, море…» — глаза виновно говорят. И будет он по морю плавать, покуда в море есть вода, и будет Дунька-дура плакать, что не она его звезда. Но, обреченно леденея, со шхуны в море морем сбит, «В деревню хочется… в деревню…» — он перед смертью прохрипит.