Газетный день

Рабочий утром глазеет в газету. Думает: "Нам бы работешку эту! Дело тихое, и нету чище. Не то что по кузницам отмахивать ручища. Сиди себе в редакции в беленькой сорочке — и гони строчки. Нагнал, расставил запятые да точки, подписался, под подпись закорючку, и готово: строчки растут как цветочки. Ручки в брючки, в стол ручку, получил построчные — и, ленивой ивой склоняясь над кружкой, дуй пиво". В искоренение вредного убежденья вынужден описать газетный день я. Как будто весь народ, который не поместился под башню Сухареву, — пришел торговаться в редакционные коридоры. Тыщи! Во весь дух ревут. «Где объявления? Потеряла собачку я!» Голосит дамочка, слезками пачкаясь. «Караул!» Отчаянные вопли прореяли. «Миллиард? С покойничка? За строку нонпарели?» Завжилотдел. Не глаза — жжение. Каждому сует какие-то опровержения. Кто-то крестится. Клянется крещеным лбом: «Это я — настоящий Бим-Бом!» Все стены уставлены какими-то дядьями. Стоят кариатидами по стенкам голым. Это «начинающие». Помахивая статьями, по дороге к редактору стоят частоколом. Два. Редактор вплывает барином. В два с четвертью из барина, как из пристяжной, умученной выездом парным,— паром вздымается испарина. Через минуту из кабинета редакторского рев: то ручкой по папке, то по столу бац ею. Это редактор, собрав бухгалтеров, потеет над самоокупацией. У редактора к передовице лежит сердце. Забудь! Про сальдо язычишкой треплет. У редактора — аж волос вылазит от коммерции, лепечет редактор про «кредит и дебет». Пока редактор завхоза ест — раз сто телефон вгрызается лаем. Это ставку учетверяет Мострест. И еще грозится: «Удесятерю в мае». Наконец, освободился. Минуточек лишка… Врывается начинающий. Попробуй — выставь! «Прочтите немедля! Замечательная статьишка», а в статьишке — листов триста! Начинающего унимают диалектикой нечеловечьей. Хроникер врывается: "Там, в Замоскворечье,— выловлен из Москвы-реки — живой гиппопотам!" Из РОСТА на редактора начинает литься сенсация за сенсацией, за небылицей небылица. Нет у РОСТА лучшей радости, чем всучить редактору невероятнейшей гадости. Извергая старательность, как Везувий и Этна, курьер врывается. «К редактору! Лично!» В пакете с надписью: — Совершенно секретно — повестка на прошлогоднее заседание публичное. Затем курьер, красный, как малина, от НКИД. Кроет рьяно. Передовик президента Чжан Цзо-лина спутал с гаоляном. Наконец, библиограф! Что бешеный вол. Машет книжкой. Выражается резко. Получил на рецензию юрист — хохол — учебник гинекологии на древнееврейском! Вокруг за столами или перьев скрежет, или ножницы скрипят: писателей режут. Секретарь у фельетониста, пропотевшего до сорочки, делает из пятисот — полторы строчки. Под утро стихает редакционный раж. Редактор в восторге, Уехал. Улажено. Но тут… Самогоном упился метранпаж, лишь свистят под ротационкой ноздри метранпажины. Спит редактор. Снится: Мострест так высоко взвинтил ставки — что на колокольню Ивана Великого влез и хохочет с колокольной главки. Просыпается. До утра проспал без просыпа. Ручонки дрожат. Газету откроют. Ужас! Не газета, а оспа. Шрифт по статьям расплылся икрою. Из всей газеты, как из моря риф, выглядывает лишь — парочка чьих-то рифм. Вид у редактора… такой вид его, что видно сразу — нечему завидовать. Если встретите человека белее мела, худющего, худей, чем газетный лист,— умозаключайте смело: или редактор, или журналист.