Рыбная ловля

Себя я помнить стал в деревне под Москвою. Бывало, ввечеру поудить карасей Отец пойдёт на пруд, а двое нас, детей, Сидим на берегу под елкою густою, Добычу из ведра руками достаем И шёпотом о ней друг с другом речь ведём… С летами за отцом по ручейкам пустынным Мы стали странствовать… Теперь то время мне Является всегда каким-то утром длинным, Особым уголком в безвестной стороне, Где вечная заря над головой струится, Где в поле по росе мой след ещё хранится… В столицу приведён насильно точно я; Как будто, всем чужой, сижу на чуждом пире, И, кажется, опять я дома в божьем мире, Когда лишь заберусь на бережок ручья, Закину удочки, сижу в траве высокой… Полдневный пышет жар — с зарёй я поднялся: Откинешься на луг и смотришь в небеса, И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокой Под тёплый пар земли глаза мне не сомкнёт… О, чудный сон! Душа бог знает где, далёко, А ты во сне живёшь, как всё вокруг живёт… Но близкие мои — увы! — все горожане… И странствовать в лесу, поднявшися с зарёй, Иль в лодке осенью сидеть в сыром тумане, Иль мокнуть на дожде, иль печься в летний зной — Им дико кажется, и всякий раз я знаю, Что, если с вечера я лесы разверну И новые крючки навязывать начну, Я тем до глубины души их огорчаю; И лица важные нередко страсть мою Корят насмешками: «Грешно, мол, для поэта Позабывать Парнас и огорчать семью». Я с горя пробовал послушать их совета — Напрасно!.. Вот вчера, чтоб только сон прогнать, Пошёл на озеро; смотрю — какая гладь! Лесистых берегов обрывы и изгибы, Как зеркалом, водой повторены. Везде Полоски светлые от плещущейся рыбы Иль ласточек, крылом коснувшихся к воде… Смотрю — усач-солдат сложил шинель на травку, Сам до колен в воде и удит на булавку. «Что, служба!» — крикнул я. «Пришли побаловать Маленько», — говорит. «Нет, клёв-то как, служивый?» — «А клёв-то?» Да такой тут вышел стих счастливый, Что в час-то на уху успели натаскать». Ну, кто бы устоять тут мог от искушенья? Закину, думаю, я разик — и назад! Есть место ж у меня заветное: там скат От самых камышей и мелкие каменья. Тихонько удочки забравши, впопыхах Бегу я к пристани. Вослед мне крикнул кто-то, Но быстро оттолкнул челнок я свой от плота И, гору обогнув, зарылся в камышах. Злодеи рыбаки уж тут давно: вон с челном Запрятался в тростник, тот шарит в глубине… Есть что-то страстное в вниманьи их безмолвном, Есть напряжение в сей людной тишине: Лишь свистнет в воздухе леса волосяная, Да вздох послышится — упорно все молчат И зорко издали друг за другом следят. Меж тем живёт вокруг равнина водяная, Стрекозы синие колеблют поплавки, И тощие кругом шныряют пауки, И кружится, сребрясь, снетков весёлых стая Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая. Но вот один рыбак вскочил, и, трепеща, Всё смотрят на него в каком-то страхе чутком: Он, в обе руки взяв, на удилище гнутком Выводит на воду упорного леща. И чёрно-золотой красавец повернулся, И вдруг взмахнул хвостом — испуганный, рванулся. «Отдай, отдай!» — кричат, и снова в глубину Идёт чудовище, и ходит, вся в струну Натянута, леса… Дрожь вчуже пробирает!.. А тут мой поплавок мгновенно исчезает. Тащу — леса в воде описывает круг, Уже зияет пасть зубастая — и вдруг Взвилась леса, свистя над головою… Обгрызла!.. Господи!.. Но, зная норов щук, Другую удочку за тою же травою Тихонько завожу и жду, едва дыша… Клюёт… Напрягся я и, со всего размаха, Исполненный надежд, волнуяся от страха, Выкидываю вверх — чуть видного ерша… О, тварь негодная!.. От злости чуть не плачу, Кляну себя, людей и мир за неудачу. И как на угольях, закинув вновь, сижу, И только комары, облипшие мне щеки, Обуздывают гнев на промах мой жестокий. Чтобы вздохнуть, кругом я взоры обвожу. Как ярки горы там при солнце заходящем! Как здесь, вблизи меня, с своим шатром скользящим, Краснеют тёмных сосн сторукие стволы И отражаются внизу в заливе чёрном, Где белый пар уже бежит к подножьям горным. С той стороны село. Среди сребристой мглы Окошки светятся, как огненные точки; Купанье там идёт: чуть слышен визг живой, Чуть-чуть белеются по берегу сорочки, Меж тем как слышится из глубины лесной Кукушка поздняя да дятел молодой… Картины бедные полунощного края! Где б я ни умирал, вас вспоминаю, умирая: От сердца пылкого всё злое прочь гоня, Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня! Но вот уж смерклося. Свежеет. Вокруг ни звука. На небе и водах погас пурпурный блеск. Чу… Тянут якоря! Раздался вёсел плеск… Нет, видно, не возьмёт теперь ни лещ, ни щука! Вот если бы чем свет забраться в тростники, Когда лишь по заре заметишь поплавки, И то почти к воде припавши… Тут охота!.. Что ж медлить? Завтра же… Меж тем все челноки, Толкаясь, пристают у низенького плота, И громкий переклик несётся на водах О всех событьях дня, о порванных лесах, И брань и похвальба, исполненные страсти, На плечи разгрузясь, мы взваливаем снасти, И плещет ходкий плот, качаясь под ногой. Идём. Под мокрою одеждой уж прохладно; Зато как дышится у лодок над водой, Где пахнет рыбою и свежестью отрадной, Меж тем как из лесу чуть слышным ветерком, Смолой напитанным, потянет вдруг теплом!.. О, милые мои! Ужель вам не понятно, Вам странно, отчего в тот вечер благодатный С любовию в душе в ваш круг вбегаю я И, весело садясь за ужин деревенской, С улыбкой слушаю нападки на меня — Невинную грозу запальчивости женской? Бывало, с милою свиданье улучив И уж обдумавши к свиданью повод новый, Такой же приходил я к вам… Но что вы? Что вы? Что значит этот клик и смеха дружный взрыв? Нет, полно! Вижу я, не сговорить мне с вами! Истома сладкая ко сну меня зовёт. Прощайте! Добрый сон!.. Уже двенадцать бьёт… Иду я спать… И вот опять перед глазами Всё катится вода огнистыми струями И ходят поплавки. На миг лишь задремал — И кажется, клюёт!.. Тут полно, сон пропал; Пылает голова, и сердце бьётся с болью. Чуть показался свет, на цыпочках, как вор, Я крадусь из дому и лезу чрез забор, Взяв хлеба про запас с кристальной крупной солью, Но на небе серо, и мелкий дождь идёт, И к стуже в воздухе заметен поворот; Чуть видны берегов ближайшие извивы; Не шелохнётся лес, ни птица не вспорхнёт, Но чувствую уже, что будет лов счастливый. И точно. Дождь потом зашлёпал всё сильней, Вскипело озеро от белых пузырей, И я промок насквозь, окостенели руки; Но окунь — видно, стал бодрее с холодком — Со дна и по верху гнался за червяком, И ловко выхватил я прямо в чёлн две щуки… Тут ветер потянул — и золотым лучом Деревню облило. Э, солнце как высоко! Уж дома самовар, пожалуй, недалеко… Домой! И в комнату, пронизанный дождём, С пылающим лицом, с душой и мыслью ясной, Две щуки на снурке, вхожу я с торжеством И криком все меня встречают: «Ах, несчастный!..» Непосвящённые! Напрасен с ними спор! Искусства нашего непризнанную музу И грек не приобщил к парнасскому союзу! Нет, муза чистая, витай между озёр! И пусть бегут твои балованные сёстры На шумных поприщах гражданственности пёстрой За лавром, и хвалой, и памятью веков: Ты, ночью звездною, на мельничной плотине, В сем царстве свай, колёс, и плесени, и мхов, Таинственностью дух питай в святой пустыне! Заслыша, что к тебе в тот час взываю я, Заманивай меня по берегу ручья, В высокой осоке протоптанной тропинкой, В дремучий тёмный лес; играй, резвись со мной; Облей в пути лицо росистою рябинкой; Учи переходить по жердочке живой Ручей, и, усадив за ольхой серебристой Над ямой, где лопух разросся круглолистый, Где рыбе в затиши прохлада есть и тень, Показывай мне, как родится новый день; И в миг, когда спадёт с природы тьмы завеса И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари, Со всеми криками и шорохами леса Сама в моей душе ты с богом говори! Да просветлён тобой, дыша, как часть природы, Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы, В которой праотец народов, дни катя К сребристой старости, был весел, как дитя!