Дым

Ох, холодно!.. Жаль, градусника нету… А у меня, с заутрени, мороз На стекла набросал гирлянды белых роз, И все — одна в одну, как есть по трафарету… И все — одна в одну — под небом голубым, Все трубы в небеса стремят посильный дым. И засмотрелся я на них сегодня… Трубы! Все оглянул я вас и думал: «Люди грубы: Твердят им мелочность и гордость свысока, Что жизнь юдольная ничтожна и низка И вообще внизу узка у жизни тропка. О трубы!.. Не понять не зябшим, что есть топка, Что на земле она, но что порой и дым Летит о господе под небом голубым И — может быть — горе рассказывает что-то. Быть может…» Вот и я, пиитом чердачка, Столицу обозрел, конечно, свысока, И видел я: Нева, и Крепость, и Исакий, И Академия, и мост через Неву, И Стрелка с Биржею, и всё, что видит всякий, Побывши в Питере, во сне иль наяву… Я «питерщик» вполне… На Питере съел зубы: Затем и говорят со мною даже трубы, И дымом говорят. «Вот,— говорит одна,— Вы, сударь, видите, что я совсем бедна, Что истопель принес мне дворник за послугу… Да как же к празднику не угодить друг другу?» «Ариша!— говорю я мысленно трубе.— Жила бы ты себе у батюшки в избе, Доила бы коров, купалась под Купало И…» Только из трубы дым по ветру умчало… Но пристально за ним я по ветру смотрю: Он обнялся с другим… «Ариша!— говорю.— Как раз туда! для нас, чернорабочих братий, Там постлан целый ряд фланелевых кроватей; Там есть и доктора, там есть и фельдшера; Там, помнишь, родила Марфушина сестра?.. И померла…» Бежит родоприимный дым, Стеляся саваном под небом голубым… А рядом — черный дым, как с чумного погоста, Как с погребального потухшего костра, Где зараженных жгли с полночи до утра. Да, заживо здесь жгут, под буйный возглас тоста, Безумных юношей… И вьется чумный дым, Ехидною клубясь под небом голубым, С собою унося весь пепел лицемерья Перед природою, обмана чувств, безверья — И радужных бумажек… Вот валит Дым тучей; где-то здесь — недалеко горит. Кто погорел — бедняк или богатый? Что вспыхнуло — лачуга иль палаты?.. Иль просто занялись сарай и сеновал? Иль пламя охватить готово весь квартал? Не знаю… Пусть горит: быть может, и сгорело В пожаре темное и казусное дело… Вот, мерной сотней труб, строений длинный ряд Дымится, окаймив широкий плац-парад, И за колонною подвижная колонна, Волнуяся, идет на приступ небосклона, И кажется — в дыму сомкнулися полки, И веют знамена, и искрятся штыки… Вот жиденькой и седенькой кудрёй Завился дым в лазури голубой… Одним-один дрожит согбенный над камином Сановник отставной, томим чиновным сплином. Давно ли, кажется, в приемной у него Просители пороги обивали? И целые часы почтительно зевали В надежде встретить взор орлиный самого? Давно ли, важен, горд и величав по месту, Он мог рассчитывать на каждую невесту И твердо сознавал, что каждой будет мил? Но он себя берег и браком не спешил… Да для чего ему и торопиться было, Когда по нем у стольких сердце ныло, Когда у Кларочки иль Фанни столько раз Сверкали молнии любви из томных глаз! Давно ли? А теперь фортуна изменила — И Кларочка свой взор с насмешкой отвратила… Коварная судьба всё разом отняла — И вот, уж под судом за добрые дела, Покинутый, больной, дрожит перед камином Сановник отставной, томим чиновным сплином. Перед камином же задумалась и ты… Кругом тебя ковры, и бронза, и цветы, И роскошью всё дышит горделивой… Так что ж ты вдаль глядишь с улыбкою ревнивой На стиснутых губах? Зачем в глазах тоска? Не образ ли своей соперницы счастливой Ты видишь в трепетном мерцаньи камелька! И вот летит струя лукавого дымка, И вот разносит он, на воле и просторе, Сожженными в письме, любовь твою и горе… И много говорят мне трубы… В клубах дыма Я вижу образы живые… Много их, И малых и больших, чредой воздушной мимо Промчались в небесах морозно-голубых. Сказал бы я им вслед… А впрочем, что скажу я? Ужели, от трубы к иной трубе кочуя, Я стану говорить, что дороги дрова; Что вот последний грош сейчас сожгла вдова Страдальца бедного… Что далее, вот там, Дымится фабрика, а здесь — науки храм, А тут — гостиный двор, театры, магазины; А это-де — не дым, а пар, и от машины, Что, может быть, уйдет за тридевять земель, В то царство, где никто и не бывал досель, Где, может быть, и нет, под многотрубной крышей, Ни вздорожалых дров, ни дворника с Аришей, Ни бесприютных вдов; где не бежит из труб Каким-то узником тюремным дымный клуб И будто говорит с выси такие речи: «Нет солнца, холодно — зато есть плошки, свечи, Пожалуй, и дрова казенные и печи…» В такое царство я с тобою, беглый дым, Понесся бы теперь под небом голубым… Да!.. есть глубокий смысл в сравненьи простодушном Всей нашей жизни сей с тобой, полувоздушным. Да!.. есть глубокий смысл в предании святом, Из века в век таинственно хранимом, Что весь наш грешный мир очистится огнем И в небесах исчезнет дымом.