Мертвое тело

Парень-извозчик в дороге продрог, Крепко продрог, тяжело занемог. В грязной избе он на печке лежит, Горло распухло, чуть-чуть говорит, Ноет душа от тяжелой тоски: Пашни родные куда далеки! Как на чужой стороне умереть! Хоть бы на мать, на отца поглядеть!.. В горе товарищи держат совет: «Ну-ка умрет, — попадем мы в ответ! Из дому паспортов не взяли мы — Ну-ка умрет, — не уйдем от тюрьмы!» Дворник встревожен, священника ждет, Медленным шагом священник идет. Встали извозчики, встал и больной; Свечка горит пред иконой святой, Белая скатерть на стол постлана, В душной избе тишина, тишина… Кончил молитву священник седой, Вышли извозчики за дверь толпой. Парень шатается, дышит с трудом, Старец стоит недвижим со крестом. «Страшен суд божий! покайся, мой сын! Бог тебя слышит да я лишь один…» «Батюшка!., грешен!..» — больной простонал, Пал на колени и громко рыдал. Грешника старец во всем разрешил, Крови и плоти святой приобщил, Сел, написал: вот такой приобщен. Дворнику легче: исполнен закон. Полночь. Все в доме уснули давно. В душной избе, как в могиле, темно. Скупо в углу рукомойник течет, Капля за каплею звук издает. Мерно кузнечик кует в тишине, Кто-то невнятно бормочет во сне. Ветер печально поет под окном, Воет-голосит, господь весть по ком. Тошно впотьмах одному мужику: Сны-вещуны навевают тоску. С жесткой постели в раздумье он встал, Ощупью печь и лучину сыскал, Красное пламя из угля добыл, Ярко больному лицо осветил. Тих он лежит, на лице доброта, Впалые щеки белее холста. Свесились кудри, открыты глаза, В мертвых глазах не обсохла слеза. Вздрогнул извозчик. «Ну вот, дождались!» Дворника будит: «Проснись-подымись!» — «Что там?» — «Товарищ наш мертвый лежит…» Дворник вскочил, как безумный глядит… «Ох, попадете, ребята, в беду! Вы попадете, и я попаду! Как это паспортов, как не иметь! Знаешь, начальство… не станет жалеть!..» Вдруг у него на душе отлегло. «Тсс… далеко ли, брат, ваше село?» — «Верст этак двести… не близко, родной!» — «Нечего мешкать! ступайте домой! Мертвого можно одеть-снарядить, В сани ввалить да веретьем покрыть; Подле села его выньте на свет: Умер дорогою — вот и ответ!» Думает-шепчет проснувшийся люд. Ехать не радость, не радость и суд. Помочи, видно, тут нечего ждать… Быть тому так, что покойника взять. Белеет снег в степи глухой, Стоит на ней ковыль сухой; Ковыль сухой и стар и сед, Блестит на нем мороза след. Простор и сон, могильный сон, Туман, что дым, со всех сторон, А глубь небес в огнях горит; Вкруг месяца кольцо лежит; Звезда звезде приветы шлет, Холодный свет на землю льет. В степи глухой обоз скрипит; Передний конь идет-храпит. Продрог мужик, глядит на снег, С ума нейдет в селе ночлег, В своем селе он сон найдет, Теперь его все страх берет: Мертвец за ним в санях лежит, Живому степь бедой грозит. Мелькнула тень, зашла вперед, Растет седой и речь ведет: «Мертвец в санях! мертвец в санях!.. Вскочил мужик, на сердце страх, По телу дрожь, тоска в груди… «Товарищи! сюда иди! Эй, дядя Петр! мертвец встает! Мертвец встает, ко мне идет!» Извозчики на клич бегут, О чуде речь в степи ведут. Блестит ковыль, сквозь чуткий сон Людскую речь подслушал он… Вот уж покойник в родимом селе. Убран, лежит на дубовом столе. Мать к мертвецу припадает на грудь: «Сокол мой ясный, скажи что-нибудь! Как без тебя мне свой век коротать, Горькое горе встречать-провожать!..» «Полно, старуха! — ей муж говорит, — Полно, касатка!» — и плачет навзрыд. Чу! Колокольчик звенит и поет, Ближе и ближе — и смолк у ворот. Грозный чиновник в избушку спешит, Дверь отворил, на пороге кричит: «Эй, старшина! понятых собери! Слышишь, каналья? да живо, смотри!..» Все он проведал, про все разузнал, Доктора взял и на суд прискакал. Труп обнажили. И вот, второпях, В фартуке белом, в зеленых очках, По локоть доктор рукав завернул, Острою сталью над трупом сверкнул. Вскрикнула мать: «Не дадим, не дадим! Сын это мой! Не ругайся над ним! Сжалься, родной! Отступись — отойди! Мать свою вспомни… во грех не входи!..» — «Вывести бабу!» — чиновник сказал. Доктор на трупе пятно отыскал. Бедным извозчикам сделан допрос, Обнял их ужас — и кто что понес… Жаль вас, родимые! Жаль, соколы! «Эй, старшина! Подавай кандалы!»[1] [1]Мертвое тело — Напечатано в издании 1859 года. В стихотворении использованы личные впечатления Никитина, который в бытность «дворником» не раз встречался с явлениями, подобными тем, о которых идет речь в произведении.