Портной

Пали на долю мне песни унылые, Песни печальные, песни постылые, Рад бы не петь их, да грудь надрывается, Слышу я, слышу, чей плач разливается: Бедность голодная, грязью покрытая, Бедность несмелая, бедность забытая, — Днем она гибнет, и в полночь, и за полночь, Гибнет она — и никто нейдет на помочь, Гибнет она — и опоры нет волоса, Теплого сердца, знакомого голоса… Горький полынь — эта песнь невеселая, Песнь невеселая, правда тяжелая! Кто эдесь узнает кручину свою? Эту я песню про бедность пою. 1 Мороз трещит, и воет вьюга, И хлопья снега друг на друга Ложатся, и растет сугроб. И молчаливый, будто гроб, Весь дом промерз. Три дня забыта, Уж печь не топится три дни, И нечем развести огня, И дверь рогожей не обита, Она стара и вся в щелях; Белеет иней на стенах, Окошко инеем покрыто, И от мороза на окне Вода застыла в кувшине. Нет крошки хлеба в целом доме, И на дворе нет плахи дров. Портной озяб. Он нездоров И головой поник в истоме. Печальна жизнь его была, Печально молодость прошла, Прошло и детство безотрадно: С крыльца ребенком он упал, На камнях ногу изломал, Его посекли беспощадно… Не умер он. Полубольным Все рос да рос. Но чем кормиться? Что в руки взять? Чему учиться? И самоучкой стал портным. Женился бедный, — всё не радость: Жена недолго пожила И богу душу отдала В родах под Пасху. Вот и старость Теперь пришла. А дочь больна, Уж кровью кашляет она. И все прядет, прядет все пряжу Иль молча спицами звенит, Перчатки вяжет на продажу, И все грустит, и все грустит. Робка, как птичка нолевая,» Живет одна, живет в глуши, В глухую полночь, чуть живаяt Встает и молится в тиши. 2 Мороз и ночь. В своей постели Не спит измученный старик. Его глаза глядят без цели, Без цели он зажег ночник, Лежит и стонет. Дочь привстала И посмотрела на отца: Он бледен, хуже мертвеца… «Что ж ты не спишь?» — она сказала. — «Так, скучно. Хоть бы рассвело… Ты не озябла?» — «Мне тепло…» И рассвело. Окреп и холод. Но хлеба, хлеба где добыть? Суму надеть иль вором быть? О, будь ты проклят, страшный голод! Куда идти? Кого просить? Иль самого себя убить? Портной привстал. Нет, силы мало! Все кости ноют, всё болит; Дочь посинела и дрожит… Хотел заплакать, — слез не стало… И со двора, в немой тоске, Побрел он с костылем в руке. Куда? Он думал не о пище, Шел не за хлебом, — на кладбище, Шел бить могильщику челом; Он был давно ему знаком. Но как начать? Неловко было… Портной с ним долго толковал О том о сем, а сердце ныло… И наконец он шапку снял: «Послушай, сжалься, ради бога! Мне остается жить немного; Нельзя ли тут вот, в стороне, Могилу приготовить мне?» — «Ого! — могильщик улыбнулся. — Ты шутишь иль в уме рехнулся? Умрешь — зароют, не грусти… Грешно болтать-то без пути…» — «Зароют, друг мой, я не спорю. Ведь дочь-то, дочь моя больна! Куда просить пойдет она? Кого?.. Уж пособи ты горю! Платить-то нечем… я бы рад, Я заплатил бы… вырой, брат!..» — «Земля-то, видишь ты, застыла… Рубить-то будет нелегко». — «Ты так… не очень глубоко, Не очень… все-таки могила! Просить и совестно — нужда!» — «Пожалуй, вырыть не беда». 3 И слег портной. Лицо пылает, В бреду он громко говорит, Что божий гнев ему грозит, Что грешником он умирает, Что он повеситься хотел И только Катю пожалел. Дочь плачет: «Полно, ради бога! У нас тепло, обита дверь, И чай налит: он есть теперь, И есть дрова, и хлеба много, — Всё дали люди… Встань, родной!» И вот встает, встает портной. «Ты понимаешь? Жизнь смеется, Смеется… Кто тут зарыдал? Не кашляй! Тише! Кровь польется…» И навзничь мертвым он упал.