Зимний путь

(Из дорожных воспоминаний) Посвящено П. В. А[нненкову] 1 В дорогу я пустился в ночь. Привычки трудно превозмочь: Поутру я объят дремотой, Потом, ход времени ценя, Люблю я с мудрою заботой Свершить обязанности дня, То есть вкусить обед и ужин (Всегда порядок в жизни нужен), А в ночь свободно ехать. Вот Уже и тройка у ворот, И вот, скрипя, помчалась прытко По снегу мёрзлому кибитка. Путь гладок и ярка луна, Безмолвным светом ночь полна, Студёный воздух сжат морозом; Иглистый иней по берёзам Повис недвижно и блестит; Поляна снежная лежит, Мерцая отблеском лиловым, И веет холодом суровым, — И взор с невольною тоской Следит за смутною чертой, Где небо далью бледно-синей Слилося с белою пустыней. 2 А всё знакомые места! Всё тот же скат с горы отлогой, Сугроб у ветхого моста; Всё так же узкою дорогой Обоз ползёт издалека, Дразня лихого ямщика. Кругом разбросаны селенья… И знаю я наперечёт, Где сколько душ, чьего владенья, И где, и кто, и как живёт; Всё знаю так, что даже скучно! Но вырос в этом я краю; Привычки детской раб послушный, Его, быть может, я люблю. Даруй вам, боже, сны благие, Мои соседи дорогие! В дыму удушливой избы Спи крепко, труженик наш вечный — Мужик ленивый и беспечный, Прося не много у судьбы! И ты, сосед, хозяин строгой, Который грозно, в скорби многой, Работаешь так много лет На обязательный совет, — И ты усни! — Во сне, пожалуй, Доход увидишь небывалый. Вкусите мирный сон и вы, Соседки, барыни лихие, Которых ручки боевые Легко с узорчатой канвы И от вареньем полных банок — По неизведанным путям — Перебираются к щекам Своих запуганных служанок… Да будет всем вам мирный сон! Теперь я так расположён Учтиво, даже, может, нежно, Что радостно б простить хотел И грех, по жизни неизбежный, И придурь — общий всех удел. 3 Ещё в избах кой-где мерцает Лучины дымный огонёк, И дева вечный свой клубок В полудремоте напрядает. Я живо помню, как порой Спокойная картина эта Своею милой простотой Меня пленяла в прежни лета; Но ныне девы сонный лик, Храпящий на печи старик, И вечно плачущий ребёнок В дырявой люльке, и телёнок Над грязным месивом — ей-ей — Как жалкий образ жизни скудной Тоской болезненной и трудной Тревожат мир души моей. Милей мне в этой деревушке Воспоминанье об одной Соседке, добренькой старушке, С нехитрой, детскою душой. Она, бывало, пред иконой Взывает в искренней мольбе, Чтоб бог ему был обороной И пекся о его судьбе; Иль молча, сидя на диване, Гадает трепетно о нём, И всё о нём, о милом Ване, О внуке ветреном своём. «Ну, что ваш внук?» — «Писал недавно». — «Чай, денег просит милый внук?» — «Ну что ж, что просит? Вот забавно! Ему ведь нужно для наук. А мне?.. стара я для наряда, И ничего самой не надо!» — И вынет дочери портрет, В живых которой больше нет, И смотрит с грустною отрадой, И смотрит долго, и потом Утрёт слезу свою тайком. 4 И вот ещё, близ церкви белой, На снежном холме, при луне, Я вижу — крест осиротелый Стоит в печальной тишине Над безыменною могилой… И мужа, дышащего силой, Опять на память мне пришло И величавое чело, И ум, наукою развитый, И дух насмешки ядовитой Над всем, что подло и смешно. Он был когда-то мне одно, Одно отрадное явленье В глуши печальных деревень, — Где торжествующая лень На ум наводит усыпленье И ни один ещё вопрос Людей глубоко не потрёс. Но мимо, мимо! сердцу больно! Не вызывай теней из тьмы! Зачем давать слезе невольной Остыть на холоде зимы?.. 5 И дале в путь! Встречают взоры Равнины, горки, косогоры, И вдоль пути ряд глупых вех, И всюду неподвижный снег. Вот здесь пустырь. Была недавно Деревня. Жили в ней исправно; Но от неё теперь одни Торчат обугленные пни. В субботу в ночь оно случилось: Проснулась баба хлебы печь И затопила — как водилось — Давно надтреснутую печь. На крыше вспыхнула coлома, И, подхватив, пошла вьюгА Носить огонь от дома к дому С остервенением врага; И кровли, пламенем объяты, Треща, обрушилися в хаты. Со сна вскочили мужики, Стремглав пустились бабы в страхе На улицу в одной рубахе, За ними дети, старики… Пожар! пожар! скорей! спешите! Багры давайте, топоры! Ломать!.. Да где ж их взять — багры? Воды! вези воды! тушите!.. Крик, беготня, и вопль, и шум; В беде исчез последний ум; Хватились бабы за пожитки — Спасать холсты, корыта, нитки… А по дворам поднялся рёв В огне покинутых коров, В забытой люльке визг ребячий Бессильно замер в общем плаче. Спасенья нет! Толпа глядит, Оцепенев, как всё горит; Багровый блеск в мерцаньи длинном Ложится по снегам пустынным. Так в пору раннего утра Я не застал уж ни двора. Без слов, без дел, без помышлений Бродили люди, словно тени; С седою всклоченной косой Старуха дряхлая сидела У пепла и ребёнка грела, Мотая глупо головой. Там, где околица, бывало, В сугроб закутавшись, дремала, — Спалённый столб печальный вид Хранил, как старый инвалид. Но тут (у выезда иль въезда), В порыве бурного наезда, Мне повстречался становой, Приятель закадычный мой. С пучком приятных увещаний, По воле ревностных властей Он торопился для стяжаний Недовзнесённых податей; Но тут — хоть в нём душа окрепла На службе — перед грудой пепла, Как будто громом поражён, Велел остановиться он. Вздохнул, привстал, всплеснул руками И вновь их опустил… Потом Уныло щёлкнул языком, И мы разъехались… 6 Полями Я еду долго. Скучен путь! Но вот направо повернуть, И виден лес в тиши глубокой. Луна мерцает сквозь дерёв, И тени длинные стволов По снегу стелются. Далёко В лесную глубь уходит взор; Уныл и гол холодный бор, И пусто отголосок смутный Блуждает в чаще бесприютной. За этим лесом на горе Высокий дом стоит, дряхлея. Я знал его в иной поре! К нему вела дубов аллея; Литой решётчатый забор Каймил его широкий двор, Шумел прохладой сад столетний — Приют роскошный неги летней. И было время, каждый день Из городов и деревень Съезжались гости; дверь подъезда Не умолкала от приезда, И в дом богатый принимал Гостей радушный генерал. Храня времён минувших нравы, Он жил вельможей и любил Пиров затейливых забавы; Свои доходы не щадил И сотни слуг рядил, как франтов, Держал собак и музыкантов; Неистощим был мшистый клад Душистых вин в его подвалах, Достойно царственных палат Сияла роскошь в пышных залах… И вот к нему со всех сторон Спешили гости на поклон: Спешил бедняк, судьбой прижатый, Искавший милости богатой, Спешил и тот, кто от него Не ждал, конечно, ничего, Но так — лелеял вместо чести Наклонность к бескорыстной лести, — И среди них торжествовал Наш, впрочем добрый, генерал. Он находился ль в убежденьи, Как Цезарь (что известно всем), Что лучше первым быть в селеньи, Чем где б то ни было ничем; Иль о покойнице-супруге Хотел поплакать на досуге — Соседями не решено. Известно только, что давно Он прибыл жить в своё именье И скорбь легко мог превозмочь: При нём, ему на утешенье, Росла единственная дочь. И он любил её — насколько Любить способен человек, Чей беззаботно-праздный век Как непрерывный пир летел, — и только! Он дочь обычно целовал Поутру, с ложа сна вставая, Ещё — ко сну благословляя; Как куклу в детстве одевал, Потом ценою дорогою Ей гувернантку нанимал, Чтобы обычной чередою Учила барышню всему, Что не полезно никому. Ещё таилася в нём вера, Что жениха он сыщет ей, По крайней мере, камергера, Из важных графов иль князей. И так он ждал, когда ей минет Заветный срок — семнадцать лет, — Тогда деревню он покинет И дочь введёт в столичный свет. Так старый садовод ревниво В смиренный прячет уголок Нераспустившийся цветок, Чтоб после выставить на диво Во всём пленительном цвету Волшебных красок красоту. И срок настал! Незримым ходом, Подкравшись тихо год за годом, Пришла пора девичьих грёз, Где дума новая мятётся В головке юной, сердце бьётся И просит счастия и слёз, И грудь младую вздох подъемлет, И взору снится тайный лик, И ухо жаждущее внемлет Любви незнаемый язык, Иль попросту: пора настала, Где барышня, окончив класс, Блеснуть желает в вихре бала, Красою свежею гордясь. Благовоспитанной девице Тогда одно и то же: жить, Или поклонников влачить Вослед надменной колеснице Победоносной красоты; И эти гордые мечты Ведут к прямому окончанью, Чтоб по сердечному желанью И без дальнейшего греха Найти скорее жениха. Отец в восторге умиленья Обдумал праздник и наряд, И в день дочернего рожденья Назначил бал и маскарад. Ко всем соседям, близким, дальним, К властям уездных городов И к лицам меньше подначальным От генерала послан зов. Сам губернатор приглашенье Почёл за честь, и было мненье, Что только архирей спроста Отрёкся близостью поста. Я был тогда в поре блаженной Невинных отроческих лет, А генерал был наш сосед: К нему нас, помню, неизменно Возили по воскресным дням; Привык я к людям и садам, Но в этот раз меня смущала Мне чуждая тревога бала. Оркестр ударил, и тотчас Все в залу ринулись, теснясь. И я с подножия колонны, Как будто в сказочный удел Внезапным чудом занесённый, Привстав на цыпочки, глядел. Всё юное воображенье Прельщало: и толпа людей, И музыка, и блеск свечей, И масок пёстрое движенье. Чего тут не было, мой бог! Паяцы, рыцари, цыганки, Маркиз напудренный, турчанки — Всё нарядилось, кто как мог. Тут был судья одет матросом, И скромный стряпчий — казаком, Тут был исправник с красным носом Одет индейским петухом; И даже Дарья Тимофевна, Годов тяжёлый груз забыв, Какою-то морской царевной Явилась, плечи обнажив. Шумело всё. Старушки хором За дочками следили взором, И старички, очки надев, Степенно наблюдали дев. Но вот среди толпы предстала Сама она, царица бала, И гул сорвавшихся похвал По зале дружно пробежал. В кругу наперсниц суетливых, Девиц жеманных и болтливых, Она в безмолвьи тихом шла Самодовольно и несмело, — С венцом из листьев вкруг чела, Как Норма — вся в одежде белой… Всё в ней в гармонию слилось: Движений мягкая небрежность, Лица мечтательная нежность, И лоск волнистый русых кос, И взор, томящей ласки полный, Уста, раскрытые едва, Как бы таящие слова Для слуха сладкие, как волны, Когда, сокрытый от лучей, В тени журча, скользит ручей… И вдруг с улыбкой добродушной Она, презрев толпою скучной, Ко мне, ребёнку, подошла И тихо в польский увела. Её руки прикосновенье На трепетной моей руке Незримое напечатленье Оставило. Так вдалеке Знакомой песни голос милый Тревожит долго слух унылый… И после много, много лет, Средь жарких снов, в чаду томленья, Ловил мой отроческий бред Черты знакомого виденья. Но к делу! В сей юдоли слёз Есть люди вне беды и гроз, Которых жгучие печали Бог весть как в жизни миновали; Легко, без долгого труда, Цель добывалась их желаний И застигала без страданий Их смерти срочной череда. Покинув сельскую свободу, По ожиданию точь-в-точь, В столице не прожив и году, Наш генерал сосватал дочь За юношу породы барской, Которому господь послал Богатства тьму и предстоял Блестящий путь на службе царской. Была ль довольна дочь иль нет, По нраву ль был ей высший свет Иль сердцу жить в нём было тесно И жаль ей было то село, Где мирно детство протекло, — Мне это вовсе неизвестно. Но знаю то, что генерал, Довольный тем, что жил недаром, Допив за ужином бокал, Апоплексическим ударом На лоно праотцов своих Перескочил в единый миг. За гробом важные шли лицы; Дочь плакала. Тоскуя, зять Наследство должен был принять; Но, вечный баловень столицы, Деревни он не посетил; Сюда ж по воле барской был Какой-то прислан плут наёмный Сбирать и доставлять доход; А барин сам здесь не живёт. Дом опустел. Сквозь ставень тёмный Не улыбнётся луч дневной, Не взглянет грустно месяц томный. И человеческой ногой Не нарушаем мрак сырой; И только ветер в дни метели, Врываясь в трубы или щели, Тоскует жалобно, один, Безлюдных комнат властелин; Да ночью сторож бесполезный Печально бродит до утра Вокруг пустынного двора И сторожит замок железный… И, право, жаль мне иногда, Что, видно, в память дней бывалых, Мне не придётся никогда Блуждать в давно знакомых залах И снова видеть по стенам В причёсках странных те же лицы Старинных бар и прежних дам, Давно сошедших в тьму гробницы, И, право, жаль, что никогда Не доведётся мне лениво Сидеть на берегу пруда Под старою плакучей ивой, Глядеть, как тихо с высоты Она зелёные листы, Склоняя, медленно купает… Недвижен пруд; хоть бы слегка Пронёсся шелест ветерка, И вечер ясный догорает, Сливая мирно ночь и день В одну задумчивую тень; И ловит чуткое вниманье Мгновенных звуков трепетанье Над полусонною водой: Шум крыльев птицы мимолётной И под разбрызгнутой волной Плесканье рыбки беззаботной. 7 Пошёл! В ночи как днём светло, Мой путь лежит через село Огромное; в нём даже школа Есть для детей мужского пола. Тут жил учитель. С ним я был Давно знаком. Мы в юны лета, Под кровом университета, Учились вместе. Я шалил. А он, неловкий и смиренный, Душою в бездну погруженный Метафизических начал, Прилежно Шеллинга читал. И в годы те, когда стыдливо Ус пробивается едва, Он душу мира горделиво Хотел понять как дважды-два; Но только смутное сомненье Ему навеяло ученье. Он стал де Местра изучать И верх премудрости искать Там, где — пиров пустые дети, — Не попадаясь в оны сети, Мы видели, махнув рукой, Туманный бред души больной. Так в жизнь игрушкою случайной Товарищ юности моей Вошёл, своей заветной тайны Не разрешив и чужд путей Ко счастью. Вечно недовольный И миром и собой самим И тяжкой бедностью томим, Пошёл он как учитель школьный В наш край печальный, и готов Был с добросовестностью милой Учить читать тупых птенцов И по складам и без складов. Но тщетно! Сила изменила: Он стал грустить, потом спился И помещался. Я в то время, Влача беспечно жизни бремя, Под голубые небеса Иной страны благоуханной Свободно путь держал желанный. Когда же из чужих сторон Вернулся я в родные степи Принять обычной жизни цепи, Я поспешил к нему, и он Был страшно рад мне, жал мне руку И, тайную скрывая муку, Мне говорил, что он спасён, Что душу мира видит он, Но окружённую толпами Каких-то гаденьких детей, Должно быть, маленьких чертей, Горбатых, подленьких, с хвостами, Его дразнящих языками. Но этот жизни жалкий сон Был скоро смертью пресечён. Я друга схоронил. Но сухо На сердце было; на глаза Не пробивалася слеза, И в голове бродило глухо, Что даже лучше для него, Чтоб вовсе не было его. 8 Я с похорон спешил. Желалось Домой, скорей бы лечь в постель, Заснуть и позабыть… Смеркалось, Была сердитая метель. След занесло. Ямщик крестился, Глядя с боязнию кругом; Ступали лошади с трудом, А снег валил и ветер злился… Дрожь пробирала, и тоской Томилась мысль, и сердце ныло… И вдруг мне память воскресила Иное время, путь иной: Я уезжал — то было летом, — Сияла пышная луна, Была прозрачным полусветом И свежей влагой ночь полна. Мне расставаться было трудно, Но как-то молодо и чудно На сердце было! А кругом Шептался в роще лист с листом, И тихо веял воздух сонный Какой-то негой благовонной, И звонко пел во мгле ветвей Печаль и счастье соловей. 9 Но стой! Вот станция! Встречает Смотритель с заспанным лицом, Мундир потёртый надевает, Стоит у двери, и потом Выходит вон, ворча сквозь зубы. А я, освободясь от шубы, Томим зевотой и ленив, Сажусь, сигару закурив. Пока со сна ямщик впрягает, Пока, колеблясь и треща, Уныло сальная свеча Передо мною нагорает — Часы стенные в тишине Одно и то же сипло, глухо Лепечут в мерной болтовне, Как сумасшедшая старуха. И как-то жутко! Дух в груди Теснится; думы смутно бродят. То будто горе впереди, То будто призраки проходят Людей минувших, и опять Судьба готова повторять Все жизни тяжкие мгновенья, Ошибки, скорби и волненья… Но полно! Звякнула дуга; Нет времени для грусти праздной Под звук часов однообразный: Теперь минута дорога — Ведь я в уездный город еду По тяжбе дать отпор соседу… В уездном городе собор… Но я спешу во весь опор В иное каменное зданье, Где на алтарь иным богам Несут иное воздаянье: То правосудья грязный храм. По грязным лестницам в большие Взойду я комнаты — и там Увижу лицы испитые Вокруг запачканных столов; Там руки грязные писцов Скользят в бессмысленной отваге Пером скрипучим по бумаге, И заменяют все права Одни продажные слова. И вот судьбы моей отчизны! И сколько жизней и умов Тут гибнут, — высказать нет слов, Хотите — совершайте тризны. 10 Но кони мчатся на восток. Луна потухла. Понемногу Рассвета трепетный поток Ясней ложится на дорогу, И, светом пурпурным горя, Встаёт студёная заря, И солнце в выси бледно-синей Блестит над белою пустыней…