Шекспир

Извозчичий двор и встающий из вод В уступах — преступный и пасмурный Тауэр, И звонкость подков, и простуженный звон Вестминстера, глыбы, закутанной в траур. И тесные улицы; стены, как хмель, Копящие сырость в разросшихся бревнах, Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль, Как Лондон, холодных, как поступь, неровных. Спиралями, мешкотно падает снег. Уже запирали, когда он, обрюзгший, Как сползший набрюшник, пошел в полусне Валить, засыпая уснувшую пустошь. Оконце и зерна лиловой слюды В свинцовых ободьях.— «Смотря по погоде. А впрочем... А впрочем, соснем на свободе. А впрочем — на бочку! Цирюльник, воды!» И, бреясь, гогочет, держась за бока, Словам остряка, не уставшего с пира Цедить сквозь приросший мундштук чубука Убийственный вздор. А меж тем у Шекспира Острить пропадает охота. Сонет, Написанный ночью с огнем, без помарок, За дальним столом, где подкисший ранет Ныряет, обнявшись с клешнею омара, Сонет говорит ему: «Я признаю Способности ваши, но, гений и мастер, Сдается ль, как вам, и тому, на краю Бочонка, с намыленной мордой, что мастью Весь в молнию я, то есть выше по касте, Чем люди,— короче, что я обдаю Огнем, как, на нюх мой, зловоньем ваш кнастер? Простите, отец мой, за мой скептицизм Сыновний, но сэр, но милорд, мы — в трактире. Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы Пред плещущей чернью? Мне хочется шири! Прочтите вот этому. Сэр, почему ж? Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов — И вы с ним в бильярдной, и там — не пойму, Чем вам не успех популярность в бильярдной?» — Ему?! Ты сбесился?— И кличет слугу, И, нервно играя малаговой веткой, Считает: полпинты, французский рагу — И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.