Рудокоп

1 В подземной тьме, в тиши глубокой, Уж под ночь рудокоп младой, В забвеньи думы одинокой, Сидел пред собранной рудой. Вдали, гудя сквозь лес дремучий, Звал всенощной протяжный звон; Но, наклонясь над темной кучей, Не слышал благовеста он. Глядел он в глубь, где клад несметный Немая покрывала мгла, Глядел на камень тот бесцветный, В котором власть земли спала. А звук носился непонятный Вдоль переходов рудника, Жужжал как бы припев невнятный При тихом стуке молотка. Но он с заветного металла Ни глаз, ни мыслей не спускал. Пусть там, вверху, весна блистала Цветным ковром на высях скал; Пусть солнце там, над мертвой бездной, В лучах купало край земной; Пусть небосклон тысячезвездный Сиял бездонной глубиной,— Одно он думал. И нежданно, Как бы в ответ его мечте, Заговорил вдруг кто-то странно, Глазами блеща в темноте: «Да, что на каменном здесь ложе Лежит в затворе у меня, Вам неба божьего дороже, Светлее звезд, нужнее дня. И что ж сиянье небосклона, Вся эта пошлая краса Тому, кто зрит земного лона Неведанные чудеса? Кто в жизнь, блестящую под мглою, В светло-волшебный мир проник? Кто понял мощною душою Стихий таинственный язык? О власти этой, праха чадо, Ты вопрошаешь глуби дно; — Не лгут мечты твои, и надо Для исполненья лишь одно: Чтоб волей ты неутомимо Враждебный покорял металл, Чтоб, как красавицы любимой, Ты злата хладного искал; Чтоб неотступный, ежечасный В тебе был помысел один, Чтоб не смущали думы ясной Жена и мать, и брат, и сын. Чтоб шел ты мимо без вниманья, Единой страстию дыша; Чтоб были здесь твои желанья, Твой мир, твой рай, твоя душа. И ты поймешь немые силы, И будет знать твоя рука, Где вьются золотые жилы В груди глубокой рудника; Увидишь ты очами духа То, что незримо для очей; Непостижимое для слуха Услышит слух души твоей. Взойдешь ты в тайную обитель, В хранилище даров земных, И, всех сокровищ повелитель, Из мрака вызовешь ты их». . . . . . . . . . . . . . . Всё вновь молчало в бездне хладной А юноша, над щелью скал Нагнувшись, взор недвижно-жадный В глубь безответную вперял. И утром, как толпою шумной Уж снова копь была полна, Еще глядел он, как безумный, В заветный мрак глухого дна. 2 Про рудокопа уж два года Несется слух во всей стране: Не знать работникам завода Такой удачи и во сне. Руду он словно вызывает Из скал ударом молотка, И хоть неопытен, а знает Он гору лучше старика. Вернее всякого расчета Слывет у всех его совет, И в руднике нейдет работа В то время, как его там нет. Живет теперь он при заводе Не бурщиком уже простым; Но всё, как будто бы в невзгоде, Душевной немочью томим. Женился он, тому давно ли? Жена прекрасна, молода; Но, видно, с ним счастливой доли Ей не дождаться никогда. К окну лицом склонившись белым, Всю ночь глядит и ждет она; А муж, что крот, по суткам целым Живет в земле, не зная сна. Про него уже толкует Давно вполголоса народ, Что он сквозь камень злато чует И жил выщупывает ход. И говорить о том не смели, Но в копи видели не раз Пред ним, во мраке темной щели, Внезапный блеск двух волчьих глаз. «С ним вечером об эту пору, — В заводе сказывал старик, — Тому два дня, пошел я в гору; Был тих, как гроб, пустой рудник. Шли оба молча мы чрез шлаки, Он часто вкруг себя глядел, Как бы неведомые знаки На камне отыскать хотел; И дрогнул вдруг, и с диким взглядом Повел рукою по скале; И мне сдалось, что с нами рядом Тут кто-то двигался во мгле». 3 Дни проходили. Раз в пучине Работники, столпясь с утра, В углу шептали: «В копи ныне Он не был, не был и вчера. Он у окна своей светелки Сидел весь день. Что сталось с ним?» Вопросы средь толпы и толки Носились говором глухим. Но в переходе зашумело,— Идет: все стихли голоса; И за привычное он дело, Как прежде, молча принялся. Но шел в забвении глубоком, Глядел на камень он седой Бессмысленным, недвижным оком, Как на предмет ему чужой. И вдруг, в порыве тяжкой скуки, Сердито он отбросил лом, Сел на земь и, скрестивши руки, Поник задумчивым челом. Остановилася работа; В него вперяя взор немой, Стояли все кругом, — а что-то Ворчало глухо за скалой. 4 Обвив вершины, лес и воды, Прозрачная синела тень, Просонки дремлющей природы,— Уже не ночь, еще не день. Темно селение стояло; Лишь только в горнице одной Свеча, бледнея, догорала Пред наступающей зарей. Тиха была светлица эта; Оклад иконы на стене Блистал в полсумраке рассвета; Белела люлька в глубине, Но там один жилец бессонный До утра отдыха не знал, И шаг его неугомонный Всю ночь там по полу стучал. Ходил он, бледный и угрюмый, Не чувствуя движенья ног; От тяжкой вдруг очнувшись думы, Взглянул в окно, —зардел восток. День новый новую заботу Принес — светает на дворе, Пора вчерашнюю работу Идти осматривать в горе. И тихо к люльке подошел он, И, сумрачным склонясь лицом, Остановился, грусти полон, Перед священным детским сном. Чего ты ждешь? Тьмы покрывало Уж божий мир стряхнул с чела! Не для тебя то солнце встало, Не для тебя земля светла; Не для тебя улыбка сына И кров семейного жилья! Твой дом — та мертвая пучина, Ее скалы — твоя семья. Проснется твой младенец милый Не при тебе, — пора, иди! Иль сердца труп давно остылый Затрепетал в твоей груди? Или, в душе таясь безвестно, Когда злых сил она полна, Вдруг всходят, сквозь грехи, чудесно Твои, о боже, семена? Он долго возле колыбели Стоял, — и будто перед ней Мечты души его яснели, Смягчался дикий блеск очей. Знавал он эти сны благие!.. Но время!.. Звонкий час пробил, И тихою рукой впервые Младенца он перекрестил! 5 Еще поля кругом молчали, Утесы спали темным сном, Не раздавался скрежет стали, С гранитом не боролся лом; Еще вся грешная тревога, Весь алчный шум земной страны Не нарушали в мире бога Великолепной тишины. Шел рудокоп чрез дол росистый, И, подходя к немым скалам, Впивал всей грудью ветр душистый, Земли весенний фимиам. И сверху взор он бросил ясный В глухое, смрадное жерло: Да, он отвергнет дар напрасный, Покинет мрака ремесло! Воскреснет вольною душою, И снова будет мирно спать, И видеть солнце над собою, И божьим воздухом дышать. В последний раз, живых могила, Проходит он твой темный путь!.. Безумец! будто б то, что было, Так можем с жизни мы стряхнуть! В то утро, средь тиши завода, Вдруг словно гром загрохотал; И крик пронзительный народа . Взвился кругом: «Обвал! Обвал!» Над потрясенной глубиною Сбежались рудокопы вмиг: Глядят встревоженной толпою — Широко завален рудник. И взором бледные мужчины Сочлися — нет лишь одного: Не отдал грозный дух пучины Любимца только своего.