Ужин Поллиона

Посвящается Евгению Петровичу Новикову В дни кесаря Веспасиана, Раз в Риме, у градских ворот, Порою летней, утром рано, Разгульный собрался народ. Катяся до предместий града, При первых солнечных лучах, Вдали, как от большого стада, Дороги поднимался прах. Из покоренной Иудеи Шли тихо, тесною толпой, Вдоль вии пленные евреи, Склонив главу, в тоске тупой. Шли старцы, юноши и жены, Себе предвидя смерть и срам; И дети, сдерживая стоны, Пугливо жались к матерям. И чернь градская толковала Шумливым говором своим, Что, слава богу, их не мало, Что завтра запирует Рим, Что надо к солнечному всходу Усесться в цирк; что будет там Чем позабавиться народу И чем насытиться зверям. —— Платанов раскинулись длинные тени; За пиром вечерним, средь мраморных зал, С друзьями, питомцами неги и лени, Богач молодой возлежал. И яствами, данию суши и моря, Покрыт был их стол от конца до конца; И флейты, друг другу напевами вторя, Звучали из сада дворца. Плясали, руками сплетаяся мерно, Танцовщицы, хором оживших картин; Прислуга сменила фиалы фалерна Фиалами греческих вин. Но тщетно Лесбоса, Хиоса и Крита Вино из амфор искрометно текло, И розами вновь молодая Мелита Венчала счастливцев чело. Рассказов и шуток, и речи веселой Жужжанье живое кругом не неслось, Склонялись, как будто под ношей тяжелой, Главы под венками из роз. «Зачем нас не тешит бесценная влага? — Сказал, оглянувшись, красавец Камилл.— Зачем так лениво вкушаем мы блага, Которые Зевс нам судил? Зачем приумолкла беседа ночная, Как будто не в силу нам радость и смех? Зачем, так роскошно друзей угощая, Хозяин угрюмее всех? Чело молодое цветами обвито, Он может дать волю причудам своим, Вино его сладко, прекрасна Мелита,— Зачем же он думой томим?» На гостя взглянул, и улыбкой немою Ему на вопрос Поллион отвечал, На стол оперся и ленивой рукою Пустой протянул он фиал. И, Гебы бессмертной свежее и краше, Румянцем в лице озарясь горячо, Мелита, напенить вино ему в чаше, Нагнулась к нему на плечо. И с темных ресниц, опустившихся нежно, Скатилася капля в фиал золотой; И горькую каплю властитель небрежно Со сладкою выпил струей. И молвил, склонясь на богатой кровати: «Я думы своей от друзей не таю; В кругу их пируя, припомнил я кстати Завидную долю свою: Как прихоть моя не встречала преграды Ни в чем, что доселе просила она; Как все мне досталися жизни награды, Все жизни блаженства сполна». Он смолк; словно болью блеснули и гневом Глаза, и опять он молчанье прервал, И речь дополнял, будто злобным припевом, Танцовщиц звенящий кимвал. «Да, жил я не даром. В начале пути В науке искал я всесильной опоры; Спешил к мудрецам я в ученье идти, Я слушал их вечные споры. И глубже сомненья мне в ум залегли: Я требовал знанья, ждал духа живого,— Всегда и повсюду премудрость земли Пустое давала мне слово. Так выпьем, друзья! Обойдите с амфорой наш круг, Невольники! Выпьем, друзья, средь отрадного пира, Мы кубок в честь разума, в честь благодатных наук И мудрости мира! Восторг свой понес я святой красоте. Увидел Элладу я с радостным жаром; И в мире художеств — высокой мечте Искал насыщения даром. Стоял я, искусства восторженный жрец, Средь дивных созданий его, разумея, Что бедно искусство, что в камень резец Не вложит огня Прометея. Да славится ж нами, великого века сыны, Художника труд, его сил ежедневная трата! Так выпьем же кубок мы в честь благородной страны, Казнившей Сократа! И славу вкусил я. У римских ворот Я бился, порою тяжелой для края, В рядах флавианцев. Толпился народ, И нас и врагов подстрекая. Смотрел он, как лили мы кровь наших жил, Как смотрит в театре на ход представленья. Я слышал веселый крик черни. Разбил О камень свой меч в этот день я. Невольники, лейте! да храбрым воздастся хвала! Наполним мы кубки за гордую нашу державу, За память героев, за чести военной дела, За доблесть и славу! И сладостью неги, роскошным житьем В груди заглушим, что роптало в ней тщетно. Завидует Рим мне. Взгляните кругом, Смотрите, как всё здесь приветно; Как дивно-прекрасна Мелита моя, Как блага земные все куплены мною! Смотрите, как полон отрадою я, Как весел лицом и душою! Так выпьем за негу! Невольники, дайте вина! Друзья молодые! хвалите со мной сладострастье! Хвалите, фиалы свои осушая до дна, Счастливого счастье!» Опять он умолк. И патриций Аврелий Промолвил: «Отвыкнем от тягостных дум; Возьмем, что нам дастся утех и веселий, И будем мы жить наобум. Пора такова: нам в грядущем нет цели; Искать и трудиться безумно для нас; Довольно, когда мы устроить сумели Себе наступающий час. Нас завтра ждет праздник; народом покрыта Уж с вечера площадь: толкуют о том, Что в цирке погибнут все пленники Тита. Без скуки мы день проведем. Не станем с судьбой мы пускаться в расправу, С заботой глядеть на урочный наш путь, Мгновенья летучего вкусим забаву, А дальше — что будет, то будь». Безмолвствовал, в сердце гнет тягостный кроя, Пирующих круг; и звучать продолжал Лишь только под мраморным сводом покоя Танцовщиц звенящий кимвал. —— Пылал над градом полдень жгучий; Народом Колизей шумел; Лежали в цирке уже кучи Растерзанных зверями тел. В рядах спесивой знати Рима На лютый праздник Поллион Глядел безмолвно, недвижимо, Как погруженный в тяжкий сон. Готовилась потеха снова, Жужжала зрителей молва Про нумидийского, большого, Еще не спущенного льва. Раздался рев, и крик веселья Ответно прогремел кругом; Огромный лев из подземелья Могучим выскочил прыжком. И бокового перехода Тихонько отворилась дверь: Прилег, смотря в полсумрак свода, В средине цирка хищный зверь. Замолкло всё. Льняной одежды В тени мелькнула белизна; И вышла, опуская вежды, Из двери юная жена. Перемигнулся сонм нарядный Матрон надменных и невест, И взор к ней обратили жадный Весталки, привставая с мест. Ее уста шепнули слово — Царила в цирке тишина,— Чела, груди, плеча, другого Коснулась медленно она. Встревожилась толпа густая, Шум пролетел из ряда в ряд; Нагнулся Поллион, вперяя В младую жертву смутный взгляд. И смысл, и цель его исканья, Чего он ждал и ждать отвык, Чему не ведал он названья — Ему блеснуло в этот миг. Гудел всё злее ропот шумный; Она взглянула, мимо льва, Туда, где над толпой безумной Сияла неба синева. Склонила в прах она колени; Лев кинулся, предсмертный стон Пронесся, — и, прыгнув с ступени, Упал с ней рядом Поллион.