Цыганский табор

Дика гармония полдикого народа И мрачен и криклив звук громких голосов; Но дышат в песнях их отвага и свобода, Наследье кровное их дедов и отцов! Когда веселием, восторгом вдохновенный, Вдруг удалую песнь весь табор запоет, И громкий плеск похвал, повсюду пробужденный, Беспечные умы цыганок увлечет, На смуглых лицах их вдруг радость заиграет, В глазах полуденных веселье загорит, И все в них пламенно и ясно выражает, Что чувство сильное их души шевелит. Нельзя, нельзя тогда внимать без восхищенья Напеву чудному взволнованных страстей! Нельзя не чувствовать музыки упоенья, Не откликаться ей всей силою своей! Поют,- и им душа внушает эти звуки; То страшно бешены, то жалобны они; В них все: и резвый смех, и голос томной муки, И ревность грозная, и ворожба любви, И брани смелый вопль, и бурное раздолье, И жизни без забот похмельное приволье! Их табор сборище Алмей и удальцов, Концерт их оргия, вой ада с песнью рая, Востока дивного поэзия живая, Гимн фантастический Шекспировых духов! Но вот гремящий хор внезапно умолкает… И Таня томная одна теперь слышна. Ее песнь грустная до сердца проникает, И страстную тоску в нем шевелит она. Бледна, задумчива, страдальчески-прекрасна, Она измучена сердечною грозой, На ней видна печаль любови нежной, страстной, И все черты ее искажены тоской. О! как она мила! Как чудным выраженьем Волнует, трогает и нравится она! Душа внимает ей с тревожным наслажденьем, Как бы предчувствием мучительным полна! Но если ж песнь ее, с восторгом южной страсти, Поет вам о любви, о незнакомом счастье, О! сердцу женскому напевы те беда! Не избежит оно заразы их и власти, Не смоет слезами их жгучего следа! Дика гармония полдикого народа И мрачен и криклив звук громких голосов, Но дышат в песнях их отвага и свобода, Наследье кровное их дедов и отцов!