В гостях

Глебу Горбовскому Трущобный двор. Фигура на углу. Мерещится, что это Достоевский. И жёлтый свет в окне без занавески Горит, но не рассеивает мглу. Гранитным громом грянуло с небес! В трущобный двор ворвался ветер резкий, И видел я, как вздрогнул Достоевский, Как тяжело ссутулился, исчез… Не может быть, чтоб это был не он! Как без него представить эти тени, И жёлтый свет, и грязные ступени, И гром, и стены с четырёх сторон! Я продолжаю верить в этот бред, Когда в своё притонное жилище По коридору в страшной темнотище, Отдав поклон, ведёт меня поэт… Куда меня, беднягу, занесло! Таких картин вы сроду не видали, Такие сны над вами не витали, И да минует вас такое зло! …Поэт, как волк, напьётся натощак. И неподвижно, словно на портрете. Всё тяжелей сидит на табурете, И всё молчит, не двигаясь никак. А перед ним, кому-то подражая И суетясь, как все, по городам, Сидит и курит женщина чужая… – Ах, почему вы курите, мадам!— Он говорит, что всё уходит прочь, И всякий путь оплакивает ветер, Что странный бред, похожий на медведя, Его опять преследовал всю ночь, Он говорит, что мы одних кровей, И на меня указывает пальцем, А мне неловко выглядеть страдальцем, И я смеюсь, чтоб выглядеть живей. И думал я: «Какой же ты поэт, Когда среди бессмысленного пира Слышна всё реже гаснущая лира, И странный шум ей слышится в ответ?..» Но все они опутаны всерьёз Какой-то общей нервною системой: Случайный крик, раздавшись над богемой, Доводит всех до крика и до слёз! И всё торчит: В дверях торчит сосед, Торчат за ним разбуженные тетки. Торчат слова, Торчит бутылка водки, Торчит в окне бессмысленный рассвет! Опять стекло оконное в дожде. Опять туманом тянет и ознобом… Когда толпа потянется за гробом, Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».