Hotel «Istria»

Предо мной отель «Istria». Вспоминаю: здесь жил Маяковский. И снова тоски застарелой струя Пропитала извилины мозга. Бывает: живёт с тобой человек, Ты ссоришься с ним да спорить, А умер – и ты сиротеешь навек, Вино твоё – вечная горечь… Направо отсюда бульвар Монпарнас, Бульвар Распай налево. Вот тут в потоках парижских масс Шагал предводитель ЛЕФа. Ночью глаза у нас широки, Ухо особенно гулко. Чудятся мне его шаги В пустоте переулка, Видится мне его серая тень, Переходящая улицу, Даже когда огни в темноте Всюду роятся и ульятся. И ноги сами за ним идут, Хоть млеют от странной дрожи… И оттого, что жил он тут, Париж мне вдвое дороже. Ведь здесь душа его, кровью сочась, Звучала в сумерках сизых! Может быть, рифмы ещё и сейчас, Как голуби, спят на карнизах, И я люблю парижскую тьму. Где чую его паренье, Немалым я был обязан ему, Хоть разного мы направленья. И сколько сплетен ни городя, Как путь мой ни обернётся, Я рад, что есть в моей груди Две-три маяковские нотцы. Вы рано, Владимир, покинули нас. Тоска? Но ведь это бывало. И вряд ли пальнули бы вы напоказ, Как юнкер после бала. Любовь? Но на то ведь вам и дано Стиха колдовское слово, Чтобы, сорвавшись куда-то на дно, К солнцу взмывать снова. Критики? О! Уж эти смогли б Любого загнать в фанабериях! Ведь даже кит от зубастых рыб Выбрасывается на берег. А впрочем – пускай зонлишка врёт: Секунда эпохи – он вымер. Но пулей своей обнажили вы фронт, Фронт обнажили, Владимир! И вот спекулянты да шибера Лезут низом да верхом, А штыковая культура пера Служит у них карьеркам. Конечно, поэты не перевелись, Конечно, не переведутся: Стихи ведь не просто поющий лист, Это сама революция! Но за поэтами с давних лет Рифмач пролезает фальшивый И зашагал деревянный куплет, Пленяясь легкой наживой. С виду все в нем крайне опрятно: Попробуй его раскулачь! Капитализма родимые пятна Одеты в защитный кумач; Мыслей нет, но слова-то святые: Вся в цитатах душа! Анархией кажется рядом стихия Нашего карандаша. В поэзии мамонт, подъявший бивни, С автобусом рядом идёт; В поэзии с мудростью дышит наивность У этого ж только расчёт. В поэзии – небо, но и трясина, В стихе струна, но и гул, А этот? Одна и та же осина Пошла на него и на стул. И, занеся свой занозистый лик, Твердит он одно и то же: «Большие связи – поэт велик, Ничтожные связи – ничтожен, Связи, связи! Главное – связи! Связи решают все!» Подальше, муза, от этой грязи. Пусть копошится крысье. А мы, брат, с тобой – наивные люди. Стих для нас – головня! Хоть коршуном печень мою расклюйте, Не отрекусь от огня. Слово для нас – это искра солнца. Пальцы в вулканной пыли… За него наши предки-огнепоклонцы В гробовое молчание шли. Но что мне в печальной этой отраде? Редеют наши ряды. Вот вы. Ведь вы же искорки ради Вздымали тонны руды. А здесь? Ну и пусть им легко живётся Не вижу опасности тут. Веда, что взамен золотого червонца В искусство бумажки суют. Пока на бумажках проставлена сотня, Но завтра, глядишь, – миллион! И то, что богатством зовётся сегодня, Опять превратится в «лимон». И после пулей, подхалимски воспетых, Придётся идти с сумой. Но мы обнищаем не только в поэтах В нравственности самой! Да… Рановато, Владим Владимыч, Из жизни в бессмертье ушли… Так нужно миру средь горьких дымищ Видение чистой души. Так важно, чтоб чистое развивалось, Чтоб солнышком пахнул дом, Чтоб золото золотом называлось, Дерьмо, извините, – дерьмом. А ждать суда грядущих столетий… Да и к чему эта месть? Но есть ещё люди на белом свете! Главное: партия есть!