Крымская трагикомедия

И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов Из меня Я — эгофутурист. Всероссно Твердят: он — первый, кто сказал, Что все былое — безвопросно, Чье имя наполняет зал. Мои поэзы — в каждом доме, На хуторе и в шалаше. Я действен даже на пароме И в каждой рядовой душе. Я созерцаю — то из рубок, То из вагона, то в лесу, Как пьют «Громокипящий кубок» — Животворящую росу! Всегда чуждаясь хулиганства, В последователях обрел Завистливое самозванство И вот презрел их, как орел: Вскрылил — и только. Голубело. Спокойно небо. Золото Плеща, как гейзер, солнце пело. Так: что мне надо, стало то! Я пел бессмертные поэзы, Воспламеняя солнце, свет, И облака — луны плерэзы — Рвал беззаботно — я, поэт. Когда же мне надоедала Покорствующая луна, Спускался я к горе Гудала, Пронзовывал ее до дна… А то в певучей Бордигере Я впрыгивал лазурно в трам: Кондуктор, певший с Кавальери По вечерам, днем пел горам. Бывал на полюсах, мечтая Построить дамбы к ним, не то На бригах долго. Вот прямая Была б дорога для авто! Мне стало скучно в иностранах: Все так обыденно, все так Мною ожиданно. В романах, В стихах, в мечтах — все «точно так». Сказав планетам: «Приготовьте Мне век», спустился я в Москве; Увидел парня в желтой кофте — Все закружилось в голове… Он был отолпен. Как торговцы, Ругалась мыслевая часть, Другая — верно, желтокофтцы — К его ногам горлова пасть. Я изумился. Все так дико Мне показалось. Это «он» Обрадовался мне до крика. «Не розовеющий ли слон?» — Подумал я, в восторге млея, Обескураженный поэт. Толпа раздалась, как аллея. «Я. — Маяковский», — был ответ. Увы, я не поверил гриму (Душа прибоем солона)… Как поводырь, повел по Крыму Столь розовевшего слона. И только где-то в смрадной Керчи Я вдруг открыл, рассеяв сон, Что слон-то мой — из гуттаперчи, А следовательно — не слон. Взорлило облегченно тело, — Вновь чувствую себя царем! Поэт! поэт! совсем не дело Ставать тебе поводырем.