Мурманские дневники

У окружкома на виду Висела карта. Там на льду С утра в кочующий кружок Втыкали маленький флажок. Гостиница полным-полна. Портье метались дотемна, Распределяя номера. Швейцары с заднего двора Наверх тянули тюфяки. За ними на второй этаж, Стащив замерзшие очки, Влезал воздушный экипаж. Пилоты сутки шли впотьмах, Они давно отвыкли спать, Им было странно, что в домах Есть лампа, печка и кровать. Да, прямо скажем, этот край Нельзя назвать дорогой в рай. Здесь жестко спать, здесь трудно жить, Здесь можно голову сложить. Здесь, приступив к любым делам, Мы мир делили пополам: Врагов встречаешь — уничтожь, Друзей встречаешь — поделись. Мы здесь любили и дрались, Мы здесь страдали. Ну и что ж? Не на кисельных берегах Рождалось мужество. Как мы, Оно в дырявых сапогах Шло с Печенги до Муксольмы. У окружкома на виду Большая карта. Там на льду С утра в кочующий кружок Втыкают маленький флажок, Там, где, мозоля нам глаза, Легла на глобус бирюза, На деле там черным-черно, Там солнца не было давно. За тыщу верст среди глубин На льду темнеет бивуак. Но там, где четверо мужчин И на древке советский флаг, Там можно стать к руке рука, Касаясь спинами древка, И, как испытанный сигнал, Запеть «Интернационал». Пусть будет голос хрипл и груб, Пускай с растрескавшихся губ Слетает песня чуть слышна — Ее и так поймет страна. Гостиница полным-полна. Над низкой бухтою туман, Девятибалльная волна Ревет у входа в океан. К Ял-Майнену, оставив порт, В свирепый шторм ушли суда. Семисаженная вода Перелетает через борт. Бушует норд. Вчера Москва Послала дирижабль. Ни зги! По радио сквозь вой пурги Едва доносятся слова. Бушует норд. Радист в углу, Охрипнув, кроет целый мир: Он разгребает, как золу, Остывший и пустой эфир. Где дирижабль? Стряслась беда… Бушует норд. В двухстах верстах Был слышен взрыв. Сейчас туда Отправлен экстренный состав. За эту ночь еще пришло Два самолета. Не до сна. Весь окружком не спит. Светло, Гостиница полным-полна. Сегодня в восемь пять утра Нашли разбившихся. В дугу Согнулся остов. На снегу Живые грелись у костра. Был выполнен солдатский долг, В гробы положены тела. Их до ближайшего села Сопровождает местный полк. Другим летели помогать — Погибли сами. Чтоб не лгать — Удар тяжел. Но на земле Есть племя храбрых. Говорят, Что в ту же ночь другой отряд Ушел на новом корабле. У окружкома на виду Большая карта. Там на льду С утра в кочующий прыжок Втыкают маленький флажок. Всю ночь с винтовкой, как всегда, Вдоль рейда ходит часовой. Тут ждут ледовые суда В готовности двухчасовой. До кромки льда пять дней пути. Крепчает норд. Еще в порту, Товарищ, крепче прикрути Все, что нетвердо на борту, Поближе к топкам и котлам Всю ночь механики стоят, Всю ночь штормит, — быть может, нам Большие жертвы предстоят. В больницу привезен пилот. Он весь — один сплошной ожог. Лишь от бровей — глаза и рот — Незабинтованный кружок, Он говорит с трудом: — Когда Стряслась с гондолою беда, Когда в кабине свет погас, Я стал на ощупь шарить газ, Меня швырнуло по борту. Где ручка газа? Кровь во рту. Об радиатор, об углы, Об потолки и об полы. Где ручка? На десятый раз Я выключил проклятый газ. Напрасный труд! Сквозь верхний люк Врывалось пламя. Через щель Внизу я видел снег и ель. Тогда, сдирая кожу с рук, Я вылез вниз. Кругом меня Свистало зарево огня. Я в снег зарылся с головой, Не чувствуя ни рук, ни ног, Я полз по снегу, чуть живой, Трясясь от боли, как щенок. Меня перенесли к костру. Нас всех живых осталось шесть. Всем было плохо. Лишь к утру Мы захотели спать и есть. Обломки тлели. Тишина. Лишь изредка в полночный мрак Взлетал нагретый докрасна Еще один запасный бак. Всю ночь нас пробирала дрожь. Нам было всем как острый нож Смотреть туда, где на снегу Тлел остов, выгнутый в дугу. Забыв на миг свою беду, Мы представляли, что на льду, Вот так же сидя, как и мы, К огню придвинувши пимы, Четыре наших парня ждут, Когда им помощь подадут. Нам холодно. Им холодней: Они сидят там много дней. Уже кончается зима. А где же мы? Вода кругом… Чтоб не сойти совсем с ума, Нам надо думать о другом. Что ж, о другом — так о другом! Давай о самом дорогом. Но что ж и мне и всем другим Казалось самым дорогим? Вот так же сидя, как и мы, К огню придвинувши пимы, Четыре парня молча ждут, Когда им помощь подадут… — Ночь. На кровати летчик спит. Сестра всю ночь над ним сидит. Он беспокойный, он такой — Он может встать. Да что покой? Как может предписать покой Тот врач, который в свой черед С утра дрожащею рукой Газету в ящике берет? На старой, милой нам земле Есть много мужества. Оно Не в холе, воле и тепле, Не в колыбели рождено. Лишь мещанин придумать мог Мир без страстей и без тревог; Не только к звукам арф и лир Мы будем приучать детей. Мир коммунизма — дерзкий мир Больших желаний и страстей. Где пограничные столбы, Там встанут клены и дубы, Но яростней, чем до сих пор, Затеют внуки день за днем Жестокий спор, упрямый спор С водой, землею и огнем. Чтоб все стихии нам взнуздать, Чтоб все оковы расковать, Придется холодать, страдать, Быть может, жизнью рисковать. На талом льду за тыщу верст, Где снег колюч и ветер черств, Четыре наших парня ждут, Когда им помощь подадут. Есть в звуке твердых их имен, В чертах тревожной их судьбы Начало завтрашних времен, Прообраз будущей борьбы. Я вижу: где-то вдалеке, На льду, на утлом островке, На стратоплане, на Луне, В опасности, спиной к спине, Одежду, хлеб и кров деля, Горсть земляков подмоги ждет. И вся союзная земля К своим на выручку идет. И на флагштоках всех судов Плывет вперед сквозь снег и мрак, Сквозь стаи туч, сквозь горы льдов Земного шара гордый флаг.