Еглея

Взаимственно въ любви прекрасная Еглея, Ко Мерису давно на паствѣ нѣжно тлѣя, Старалася сей жаръ изъ сердца истребить Усиливаяся противясь не любить. И какъ она ему холодности являла, Надъ страстью во умѣ побѣду прославляла, Хотя и никогда не отлучалась страсть, Надъ етой дѣвушкой имѣя полну власть. Приятности очей, какъ можно, удаляетъ, Не рядится, ни что красы не умаляеть: Ни пѣсенъ голосомъ сирены не поетъ, Ни грацій въ короводъ ко пляскѣ не зоветъ; Ни что прелѣстною ей быти не мѣшало, И все ея красу лишь только возвышало. Малѣйшсй склонности пастухъ не испросилъ: И жалобу свою въ тоскѣ произносилъ: Куда ни возведу свои печальны взоры, И рощи и луга, лѣса, и долъ и горы, Вѣздѣ жестокости Еглеины твердитъ; Вѣздѣ спокойствіе и жизнь мою врѣдять. Что должно забывать, я то воспоминаю: Вздыхаю на лугу, въ дубровѣ я стонаю, Не вижу никогда такова я часа, Въ которой бы меня не мучила краса, Пронзившая меня прелѣстными очами, Какъ солнце съ небеси воздушный край лучами. О ней лишъ думаю: и мысли нѣтъ иной, И зракъ ея всегда на памяти со мной. Пустѣли бъ безъ нея луга сіи, мнѣ мнится; Еглея лишъ въ умѣ, Еглея мнѣ и снится. Я цѣль нещастію и року я игра. О сновидѣніе мной зримое вчера! О сонъ, приятныій сонъ, прошедшія мнѣ нощи! Мѣчтаніе сіе ввѣряю вамъ я рощи, Я кое отущалъ благотвореньемъ сна: Въ потокѣ чистыхъ водъ здѣсь мылася она. Нагое видѣлъ я ея прекрасно тѣло, Доволя зрѣнье тѣмъ, чево оно хотѣло: И какъ на мягкія рѣки сея брега, Ступила въ муравы изъ водъ ея нога. Узрѣвъ меня уже Еглея не пужалась: Хотя стыдилася, однако не чужалась. Любовью жаркою пастушкинъ духъ пылалъ: А я имѣлъ то все чево ни пожелалъ: И только лишь мое желанье увѣнчалось, Утѣхи радости и все съ мечтой скончалось. Со сладостію чувствъ сокрылись красоты, А я во пропасти низвергся съ высоты. Такъ Флору гонитъ прочь Еолъ глаза нащуря, И премѣняется съ приятствомъ сельскимъ буря: Такъ спящій жаждущій питье боговъ піетъ. Тогда когда предъ нимъ болотной капли нѣтъ. Еглея день отъ дня въ суровствѣ умягчилась, И Мериса уже въ послѣдокъ не дичилась. Одолѣваться ей не стало больше силъ, И чувствуетъ она, колико онъ ей милъ. Надежда пастуху отраду обѣщаетъ, А онъ возлюбленной сіи слова вѣщаетъ: Доколѣ звѣрствуетъ твой мнѣ какъ волчій взглядъ. Поспѣетъ ли когда мной жданный виноградъ? За то ль свирѣпа ты, что грудь моя покорна? За то ли что люблю, толико ты упорна? Когда на стебліи цвѣточки заблестятъ, Трудолюбивыя и пчолы къ нимъ летятъ: Стремится и олень къ источнику пролиту, Желѣзная игла стремится ко магниту, Струи играючи на низъ и ко брегамъ, А овцы ко густой долинѣ по лугамъ. Не все ль то, что чему маня къ себѣ ласкаетъ, Естественно къ себѣ тѣ виды привлекаетъ? Но что ни говорю, въ любови, я стѣня, Все слабо, ежели не любить ты меня. Ты зришь мою любовь: а зря ее хахочешь. Чево же отъ меня, чево ты Мерисъ, хочешь? На етотъ твой вопросъ, Еглея, я молчу; Ты ето вѣдаешь, сама чево хочу. Терпѣнью моему не стало больше мочи. Пастушка жалится и потупляетъ очи. Довольно что пронзилъ мою ты Мерись грудь: Не требуй отъ меня еще чево нибудь, И во желаніи старайся быть умѣрень, Или клянися мнѣ, что вѣчно будеть вѣренъ. Клянется онъ, и ей касаяся горитъ. Еглея ни чево уже не говоритъ; Уже пастушкина упорства не осталось, И исполняется, что въ ночь ему мѣчталось.