Мелицерта

Не чувствуя уже прекрасныя весны, Какія страшныя мѣчтаются мнѣ сны! Мнѣ снились муравы и виноградны лозы, Благоуханіе цвѣтовъ царицы розы, Сладчайше пѣніе, любовь поющихъ птицъ; И пляска на лугахъ младыхъ у стадъ дѣвицъ: А въ ету снились ночь, нескладна врана крики, И въ теми темныхъ тамъ лѣсахъ сатиръ и фаѵновъ клики. Скрежещетъ алчный вепрь, зіяетъ тигра зевъ, Песъ лаетъ, воетъ волкъ, реветъ ужасно левъ. Пастухъ такую рѣчь отъ сна воставъ вѣщаетъ. И се аѵрора лѣсъ и горы освѣщаетъ. И возбужденія влечетъ изъ моря часъ: Повсюду слышится свирѣлей нѣжный гласъ: А въ рощахъ соловьи при всходѣ Феба свищутъ, И овцы мягкихъ травъ въ долинѣ тучной ищутъ: Единый въ тѣхъ мѣстахъ стонаетъ Ипполитъ; Тоска грызетъ ево, ни что не веселитъ: Онъ ревности своей ни чѣмъ не умѣряетъ, И жалобы въ одрѣ стоная повторяетъ: Своими я вчера глазами ясно зрѣлъ, Какъ выранилъ перо на паство къ намъ орелъ: А мелицерта сей находкой хоть гордилась, На дерзка Атиса она не разсердилась, Что отнялъ у нее то перышко пастухъ. Терзаетъ мой она плѣненный ею духъ, И терпитъ отъ нево сіи поступки смѣлы, То зная что и мнѣ въ колчанъ потребны стрѣлы, О Атись! Имя мнѣ твое на мысли ядъ, Отвлекшій отъ меня моей любезной взглядъ. Отнявъ ты мой покой, отнявъ мои утѣхи, Имѣй пріятности, имѣй въ любви успѣхи, И наслаждайся тѣмъ во щастливой судьбѣ, Что въ мысли радостной готовилъ я себѣ! Пастушка безъ нево часъ утра ненавидя, При стадѣ пастуха любезнаго не видя, Къ любезна своего приходитъ шалашу, И мнитъ: не боленъ ли пастухъ мой, я спрошу. Иль онъ меня уже за что нибудь не любитъ: Сугубо мнѣніе и страхъ ея сугубитъ. Что сдѣлалось тебѣ, спросила у нево. Онъ ей отвѣтствуетъ, томимый: ни чево. За что толико вдругъ ты сталъ ко мнѣ превратенъ, Холодный твой отвѣтъ мнѣ очень не пріятенъ. Когда ты мнѣ такой вчера дала ударъ; Чево инова ждать? На что тебѣ мой жаръ? Мѣчта тебя о мнѣ премѣной ужасала; Вчерашній вѣчеръ я передъ тобой плясала, И пѣла пѣсню ту, сложилъ котору ты. Я съ ласкою брала изъ рукъ твоихъ цвѣты: Ждала горячности я вмѣсто зла морозу: Приткнула ко груди тобою данну розу: Взираю на нее въ кувшинчикѣ храня. Нарциссы всѣ твои въ стаканѣ у меня, И ни одинъ изъ нихъ еще не увядаетъ: А ужъ твоя любовь къ пастушкѣ пропадаетъ: Но мнила я, чтобъ такъ любовь кратка была. И что бъ еще кратчай она цвѣтка цвѣла. Какую я тебѣ содѣлала обиду? Не только, что бъ досадь; ихъ не было и виду. А, а! Дозналась я: перо — конечно такъ? Что то досадно мнѣ, признаетъ чаю всякъ. Но естьли предъ тобой я въ этомъ провинилась; Такъ съ Атисомъ за то довольно я бранилась: И отняла перо; возьми ево теперь: А впредь такимъ пустымъ химерамъ ты не вѣрь; Сердиться на людей всегда потребно съ толкомъ: Не рѣдко кажется въ дали собака волкомь, Соколъ вороною, ворона соколомъ, И малая овца коровой иль воломъ. При всѣхъ ли людяхъ мнѣ ко брани подвизаться? И что тебя люблю всемирно ль оказаться? Пускай не вѣдаетъ о насъ того ни кто, Доколѣ надобно, чтобъ было тайно то. Колико прежде онъ отъ ревности сердился, Толико онъ ея невинности стыдился: И въ сей своей винѣ прощенія просилъ, Что скромности ея досадами вкусилъ. Горячая любовь была горячимъ гнѣвомъ: Былинка малая большимъ казалась древомъ.