Осел во львовой коже

Осел, одетый в кожу львову, Надев обнову, Гордиться стал И, будто Геркулес, под оною блистал. Да как сокровищи такие собирают? Мне сказано: и львы, как кошки, умирают И кожи с них сдирают. Когда преставится свирепый лев, Не страшен левий зев И гнев; А против смерти нет на свете обороны. Лишь только не такой по смерти львам обряд: Нас черви, как умрем, ядят, А львов ядят вороны. Каков стал горд Осел, на что о том болтать? Легохонько то можно испытать, Когда мы взглянем На мужика И почитати станем Мы в нем откупщика, Который продавал подовые на рынке Или у кабака, И после в скрынке Богатства у него великая река, Или, ясняй сказать, и Волга и Ока, Который всем теснят бока И плавает, как муха в крынке, В пространном море молока; Или когда в чести увидишь дурака, Или в чину урода Из сама подла рода, Которого пахать произвела природа. Ворчал, Мичал, Рычал, Кричал, На всех сердился, — Великий Александр толико не гордился. Таков стал наш Осел. Казалося ему, что он судьею сел. Пошли поклоны, лести И об Осле везде похвальны вести: Разнесся страх, И всё перед Ослом земной лишь только прах, Недели в две поклоны Перед Ослом Не стали тысячи, да стали миллионы Числом, А всё издалека поклоны те творятся; Прогневавшие льва не скоро помирятся; Так долг твердит уму: Не подходи к нему. Лисица говорит: «Хоть лев и дюж детина, Однако вить и он такая же скотина; Так можно подойти и милости искать; А я-то ведаю, как надобно ласкать». Пришла и милости просила, До самых до небес тварь подлу возносила, Но вдруг увидела, все лести те пропев, Что то Осел, не лев. Лисица зароптала, Что, вместо льва, Осла всем сердцем почитала.