Письмо ко князю Александру Михайловичу Голицыну

ПИСЬМО КО КНЯЗЮ АЛЕКСАНДРУ МИХАЙЛОВИЧУ ГОЛИЦЫНУ, СЫНУ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА Примаюсь за перо, рука моя дрожит, И муза от меня с спокойствием бежит. Везде места зрю рая. И рощи, и луга, и нивы здесь, играя, Стремятся веселить прельщенный ими взгляд, Но превращаются они всяк час во ад. Блаженство на крылах зефиров отлетает, На нивах, на лугах неправда обитает, И вырвалась тяжба их тягостных оков. Церера мещет серп и горесть изъявляет, Помона ягоды неспелы оставляет, И удаляется и Флора от лугов. Репейник там растет, где было место крина. О боже, если бы была Екатерина Всевидица! Так ты где б делся, толк судей, Гонящих без вины законами людей? Законы для того ль, чтоб правда процветала Или чтоб ложь когда святою ложью стала? Утопли правости в умедленном ответе. Такая истина бывала ли на свете? Кричат: «Закон! закон!» Но исправляется каким порядком он? Одна хранится форма Подьячим для прокорма, И приключается невинным людям стон. Я прав по совести, и винен я по делу, Внимать так льзя ль улику замерзелу? Такую злу мечту, такой несвязный сон? Закон тот празен, Который с совестью и с истиною разен. По окончании суда Похвален ли судья, коль скажет он тогда: «Я знаю, что ты прав, и вижу это ясно, Что мною обвинен и гибнешь ты напрасно, Но мной учинено то, форму сохраня, Так ты не обвиняй закона, ни меня!» Бывает ли кисель в хорошей форме гнусен? Кисель не формой вкусен. Я зрю, невозвратим уже златой к нам век. О небо! На сие ль созижден человек, Дабы во всякую минуту он крушился И чтоб терпения и памяти лишился, Повсюду испуская стон, И места б не имел убежищем к отраде? Покоя нет нигде, ни в поле, ни во граде. Взошло невежество на самый Геликон И полномочие и тамо изливает. Храм мудрых муз оно безумством покрывает. Благополучен там несмысленный творец, Языка своего и разума борец, За иппокренскую болотну пьющий воду, Не чтущий никакой разумной книги сроду. Пиитов сих ума ничто не помутит, Безмозгла саранча без разума летит. Такой пиит не мыслит, Лишь только слоги числит. Когда погибла мысль, другую он возьмет. Ведь разума и в сей, как во погибшей, нет, И всё ему равно прелестно; Колико б ни была мысль она ни плоха, Всё гадина равна: вошь, клоп или блоха. Кто, кроме таковых, стихов вовек не видел, Возможно ли, чтоб он стихов не ненавидел? И не сказал ли б он: «Словами нас дарят, Какими никогда нигде не говорят». О вы, которые сыскать хотите тайну В словах, услышав речь совсем необычайну, Надуту пухлостью, пущенну к небесам, Так знайте, что творец того не знает сам, А если к нежности он рифмой прилепился, Конечно, за любовь безмозглый зацепился И рифмотворцем быть во всю стремится мочь. Поэзия — любовной страсти дочь И ею во сердцах горячих укрепилась, Но ежели осел когда в любви горит, Горит, но на стихах о том не говорит. Такому автору на что спокойства боле? Пригодно всё ему Парнас, и град и поле, Ничто не трогает стремления его. Причина та, что он не мыслит ничего. Спокойство разума невежи не умножит, Меня против тому безделка востревожит, И мне ль даны во мзду подьячески крючки? Отпряньте от меня, приказные сверчки! Не веселят, меня приятности погоды, Ни реки, ни луга, ни плещущие воды, Неправда дерзкая эдемский сад Преобратит во ад. А ты, Москва! А ты, первопрестольный град, Жилище благородных чад, Обширные имущая границы, Соответствуй благости твоей императрицы, Развей невежество, как прах бурливый ветр! Того, на сей земле цветуща паче крина, Желает мудрая твоя Екатерина, Того на небеси желает мудрый Петр! Сожни плоды, его посеянны рукою! Где нет наук, там нет ни счастья, ни покою. Не думай ты, что ты сокровище нашла, И уж на самый верх премудрости взошла!