Ночь

Смеясь и щуря сморщенные веки, седой старик немыслимо давно нам подавал хрустящие чуреки и молодое мутное вино. Мы пили все из одного стакана в пронзительно холодном погребке, и влага, пенясь через край, стекала и на землю струилась по руке. Мы шли домой, когда уже стемнело и свежей мглою потянуло с гор. И встал до неба полукругом белым морскою солью пахнущий простор. От звезд текли серебряные нити, и на изгибе медленной волны дрожал блестящим столбиком Юпитер, как отраженье крохотной луны. А мы купались… И вода светилась… И вспыхивало пламя под ногой… А ночь была как музыка, как милость торжественной, сияющей, нагой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зачем я нынче вспомнила про это? Здесь только вспышки гаснущей свечи, и темный дом, трясущийся от ветра, и вьюшек стук в нетопленной печи. Проклятый стук, назойливый, как Морзе! Тире и точки… точки и тире… Окно во льду, и ночь к стеклу примерзла, и сердце тоже в ледяной коре. Еще темней. Свеча почти погасла. И над огарком синеватый чад. А воткнут он в бутылку из-под масла с наклейкой рваной — «Розовый мускат». Как трудно мне поверить, что когда-то сюда вино звенящее текло, что знало зной и пенные раскаты замасленное, мутное стекло! Наверно, так, взглянув теперь в глаза мне, хотел бы ты и все-таки не смог увидеть снова девочку на камне в лучах и пене с головы до ног. Но я все та же, та же, что бывало… Пройдет война, и кончится зима. И если бы я этого не знала, давно бы ночь свела меня с ума.