Баден-баден

Люблю вас, баденские тени, Когда чуть явится весна И, мать сердечных снов и лени, Еще в вас дремлет тишина; Когда вы скромно и безлюдно Своей красою хороши И жизнь лелеют обоюдно Природы мир и мир души. Кругом благоухает радость, И средь улыбчивых картин Зеленых рощей блещет младость В виду развалин и седин. Теперь досужно и свободно Прогулкам, чтенью и мечтам: Иди — куда глазам угодно, И делай, что захочешь сам. Уму легко теперь — и груди Дышать просторно и свежо; А всё испортят эти люди, Которые придут ужо. Тогда Париж и Лондон рыжий, Капернаум и Вавилон, На Баден мой направив лыжи, Стеснят его со всех сторон. Тогда от Сены, Темзы, Тибра Нахлынет стоком мутных вод Разнонародного калибра Праздношатающийся сброд: Дюшессы, виконтессы, леди, Гурт лордов тучных и сухих, Маркиз Г*** {1}, принцесса В*** {2}, А лучше бы не ведать их; И кавалеры-апокрифы Собственноручных орденов, И гофкикиморы, и мифы Мифологических дворов; И рыцари слепой рулетки За сбором золотых крупиц, Сукна зеленого наседки, В надежде золотых яиц; Фортуны олухи и плуты, Карикатур различных смесь: Здесь — важностью пузырь надутый, Там — накрахмаленная спесь. Вот знатью так и пышет личность, А если ближе разберешь: Вся эта личность и наличность — И медный лоб, и медный грош. Вот разрумяненные львицы И львы с козлиной бородой, Вот доморощенные птицы И клев орлиный наклейной. Давно известные кокетки, Здесь выставляющие вновь Свои прорвавшиеся сетки И допотопную любовь. Всех бывших мятежей потомки, Отцы всех мятежей других, От разных баррикад обломки Булыжных буйных мостовых. Все залежавшиеся в лавке Невесты, славы и умы, Все знаменитости в отставке, Все соискатели тюрьмы. И Баден мой, где я, как инок, Весь в созерцанье погружен, Уж завтра будет — шумный рынок, — Дом сумасшедших и притон.[1] [1]1 Глаголь. 2 Веди.