Ферней

Гляжу на картины живой панорамы. И чудный рисунок и чудные рамы! Не знаешь — что горы, не знаешь — что тучи; Но те и другие красою могучей Вдали громоздятся по скатам небес. Великий художник и зодчий великой Дал жизнь сей природе, красивой и дикой, Вот радуга пышно сквозь тучи блеснула, Широко полнеба она обогнула И в горы краями дуги уперлась. Любуюсь красою воздушной сей арки: Как свежие краски прозрачны и ярки! Как резко и нежно слились их оттенки! А горы и тучи, как зданья простенки, За аркой чернеют в глубокой дали. На ум мне приходит владелец Фернея: По праву победы он, веком владея, Спасаясь под тенью спокойного крова, Владычеством мысли, владычеством слова, Царь, волхв и отшельник, господствовал здесь. Но внешнего мира волненья и грозы, Но суетной славы цветы и занозы, Всю мелочь, всю горечь житейской тревоги, Талантом богатый, покорством убогий, С собой перенес он в свой тихий приют. И, на горы глядя, спускался он ниже: Он думал о свете, о шумном Париже; Карая пороки, ласкал он соблазны; Царь мысли, жрец мысли, свой скипетр алмазный, Венец свой нечестьем позорил и он. Паря и блуждая, уча и мороча, То мудрым глаголом гремя иль пророча, То злобной насмешкой вражды и коварства, Он, падший изгнанник небесного царства, В сосуд свой священный отраву вливал. Страстей возжигатель, сам в рабстве у страсти, Не мог покориться мирительной власти Природы бесстрастной, разумно-спокойной, С такою любовью и роскошью стройной Пред ним расточавшей богатства свои. Не слушал он гласа ее вдохновений: И дня лучезарность, и сумрака тени, Природы зерцала, природы престолы, Озера и горы, дубравы и долы — Всё мертвою буквой немело пред ним. И, Ньютона хладным умом толкователь, Всех таинств созданья надменный искатель, С наставником мудрым душой умиленной Не падал с любовью пред богом вселенной, Творца он в творенье не мог возлюбить. А был он сподвижник великого дела: Божественной искрой в нем грудь пламенела; Но дикие бури в груди бушевали, Но гордость и страсти в пожар раздували Ту искру, в которой таилась любовь. Но бросить ли камень в твой пепел остылый, Боец, в битвах века растративший силы? О нет, не укором, а скорбью глубокой О немощах наших и в доле высокой Я, грешника славы, тебя помяну!