Громобой

Моих стихов желала ты — ‎Желанье исполняю; Тебе досуг мой и мечты ‎И лиру посвящаю. Вот повесть прадедовских лет. ‎Еще ж одно — желанье: Цвети, мой несравненный цвет, ‎Сердец очарованье; Печаль по слуху только знай; ‎Будь радостию света; Моих стихов хоть не читай, ‎Но другом будь поэта. Над пенистым Днепром-рекой, ‎Над страшною стремниной, В глухую полночь Громобой ‎Сидел один с кручиной; Окрест него дремучий бор; ‎Утесы под ногами; Туманен вид полей и гор; ‎Туманы над водами; Подернут мглою свод небес; ‎В ущельях ветер свищет; Ужасно шепчет темный лес, ‎И волк во мраке рыщет. Сидит с поникшей головой ‎И думает он думу: «Печальный, горький жребий мой! ‎Кляну судьбу угрюму; Дала мне крест тяжелый несть; ‎Всем людям жизнь отрада: Тем злато, тем покой и честь — ‎А мне сума награда; Нет крова защитить главу ‎От бури, непогоды… Устал я, в помощь вас зову, ‎Днепровски быстры воды». Готов он прянуть с крутизны… ‎И вдруг пред ним явленье: Из темной бора глубины ‎Выходит привиденье, Старик с шершавой бородой, ‎С блестящими глазами, В дугу сомкнутый над клюкой, ‎С хвостом, когтьми, рогами. Идет, приблизился, грозит ‎Клюкою Громобою… И тот, как вкопанный, стоит, ‎Зря диво пред собою. «Куда?» — неведомый спросил. ‎«В волнах скончать мученья». — «Почто ж, бессмысленный, забыл ‎Во мне искать спасенья?» — «Кто ты?» — воскликнул Громобой, ‎От страха цепенея. «Заступник, друг, спаситель твой: ‎Ты видишь Асмодея». — «Творец небесный!» — «Удержись! ‎В молитве нет отрады; Забудь о Боге — мне молись; ‎Мои верней награды. Прими от дружбы, Громобой, ‎Полезное ученье: Постигнут ты судьбы рукой, ‎И жизнь тебе мученье; Но всем бедам найти конец ‎Я способы имею; К тебе нежалостлив Творец — ‎Прибегни к Асмодею. Могу тебе я силу дать, ‎И честь и много злата, И грудью буду я стоять ‎За друга и за брата. Клянусь… свидетель ада бог, ‎Что клятвы не нарушу; А ты, мой друг, за то в залог ‎Свою отдай мне душу». Невольно вздрогнул Громобой, ‎По членам хлад стремится; Земли не взвидел под собой, ‎Нет сил перекреститься. «О чем задумался, глупец?» — ‎«Страшусь мучений ада». — «Но рано ль, поздно ль… наконец ‎Все ад твоя награда. Тебе на свете жить — беда; ‎Покинуть свет — другая; Останься здесь — поди туда — ‎Везде погибель злая. Ханжи-причудники твердят: ‎Лукавый бес опасен. Не верь им — бредни; весел ад; ‎Лишь в сказках он ужасен. Мы жизнь приятную ведем; ‎Наш ад не хуже рая; Ты скажешь сам, ликуя в нем: ‎Лишь в аде жизнь прямая. Тебе я терем пышный дам ‎И тьму людей на службу; К боярам, витязям, князьям ‎Тебя введу я в дружбу; Досель красавиц ты пугал — ‎Придут к тебе толпою; И, словом, — вздумал, загадал, ‎И все перед тобою. И вот в задаток кошелек: ‎В нем вечно будет злато. Но десять лет — не боле — срок ‎Тебе так жить богато. Когда ж последний день от глаз ‎Исчезнет за горою; В последний полуночный час ‎Приду я за тобою». Стал думу думать Громобой, ‎Подумал, согласился И обольстителю душой ‎За злато поклонился. Разрезав руку, написал ‎Он кровью обещанье; Лукавый принял — и пропал, ‎Сказавши: «До свиданья!» И вышел в люди Громобой — ‎Откуда что взялося! И счастье на него рекой ‎С богатством полилося; Как княжеский разубран дом; ‎Подвалы полны злата; С заморским выходы вином; ‎И редкостей палата; Пиры — хоть пост, хоть мясоед; ‎Музыка роговая; Для всех — чужих, своих — обед ‎И чаша круговая. Возможно все в его очах, ‎Всему он повелитель: И сильным бич, и слабым страх, ‎И хищник, и грабитель. Двенадцать дев похитил он ‎Из отческой их сени; Презрел невинных жалкий стон ‎И родственников пени; И в год двенадцать дочерей ‎Имел от обольщенных; И был уж чужд своих детей ‎И крови уз священных. Но чад оставленных щитом ‎Был Ангел их хранитель: Он дал им пристань — Божий дом, ‎Смирения обитель. В святых стенах монастыря ‎Сокрыл их с матерями: Да славят Вышнего Царя ‎Невинных уст мольбами. И горней благодати сень ‎Была над их главою; Как вешний ароматный день, ‎Цвели они красою. От ранних колыбельных лет ‎До юности златыя Им ведом был лишь Божий свет, ‎Лишь подвиги благия; От сна вставая с юным днем, ‎Стекалися во храме; На клиросе, пред алтарем, ‎Кадильниц в фимиаме, В священный литургии час ‎Их слышалося пенье — И сладкий непорочных глас ‎Внимало Провиденье. И слезы нежных матерей ‎С молитвой их сливались, Когда во храме близ мощей ‎Они распростирались. «О! дай им кров, Небесный Царь; ‎(То было их моленье), Да будет твой святой алтарь ‎Незлобных душ спасенье; Покинул их родной отец, ‎Дав бедным жизнь постылу; Но призри Ты сирот, Творец, ‎И грешника помилуй…» Но вот… настал десятый год; ‎Уже он на исходе; И грешник горьки слезы льет: ‎Всему он чужд в природе. Опять украшены весной ‎Луга, пригорки, долы; И пахарь весел над сохой, ‎И счастья полны сёлы; Не зрит лишь он златой весны: ‎Его померкли взоры; В туман для них погребены ‎Луга, долины, горы. Денница ль красная взойдет — ‎«Прости, — гласит, — денница». В дубраве ль птичка пропоет — ‎«Прости, весны певица… Прости, и мирные леса, ‎И нивы золотые, И неба светлая краса, ‎И радости земные». И вспомнил он забытых чад; ‎К себе их призывает; И мнит: они Творца смягчат; ‎Невинным Бог внимает. И вот… настал последний день; ‎Уж солнце за горою; И стелется вечерня тень ‎Прозрачной пеленою; Уж сумрак… смерклось… вот луна ‎Блеснула из-за тучи; Легла на горы тишина; ‎Утих и лес дремучий; Река сравнялась в берегах; ‎Зажглись светила ночи; И сон глубокий на полях; ‎И близок час полночи… И мучим смертною тоской, ‎У Спасовой иконы Без веры ищет Громобой ‎От ада обороны. И юных чад к себе призвал — ‎Сердца их близки раю — «Увы! молитесь (вопиял) ‎Молитесь, погибаю!» Младенца внятен небу стон: ‎Невинные молились; Но вдруг… на них находит сон… ‎Замолкли… усыпились. И все в ужасной тишине; ‎Окрестность как могила; Вот… каркнул ворон на стене; ‎Вот… стая псов завыла; И вдруг… протяжно полночь бьет; ‎Нашли на небо тучи; Река надулась; бор ревет; ‎И мчится прах летучий. Увы!.. последний страшный бой ‎Отгрянул за горами… Гул тише… смолк… и Громобой ‎Зрит беса пред очами. «Ты видел, — рек он, — день из глаз ‎Сокрылся за горою; Ты слышал: бил последний час; ‎Пришел я за тобою». — «О! дай, молю, хоть малый срок; ‎Терзаюсь, ад ужасен». — «Свершилось! неизбежен рок, ‎И поздний вопль напрасен». — «Минуту!» — «Слышишь? Цепь звучит». — ‎«О страшный час! помилуй!» — «И гроб готов, и саван сшит, ‎И роют уж могилу. Заутра день взойдет во мгле: ‎Подымутся стенанья; Увидят труп твой на столе, ‎Недвижный, без дыханья; Кадил и свеч в дыму густом, ‎При тихом ликов пенье, Тебя запрут в подземный дом ‎Навеки в заточенье; И страшно заступ застучит ‎Над кровлей гробовою; И тихо клир провозгласит: ‎»Усопший, мир с тобою!» И мир не будет твой удел: ‎Ты адово стяжанье! Но время… и́дут… час приспел. ‎Внимай их завыванье; Сошлись… призывный слышу клич… ‎Их челюсти зияют; Смола клокочет… свищет бич… ‎Оковы разжигают». — «Спаситель-Царь, вонми слезам!» — ‎«Напрасное моленье!» — «Увы! позволь хоть сиротам ‎Мне дать благословенье». Младенцев спящих видит бес— ‎Сверкнули страшно очи! «Лишить их царствия небес, ‎Предать их адской ночи… Вот слава! мне восплещет ад ‎И с гордым Сатаною». И, усмирив грозящий взгляд, ‎Сказал он Громобою: «Я внял твоей печали глас; ‎Есть средство избавленья; Покорен будь, иль в ад сей час ‎На скорби и мученья. Предай мне души дочерей ‎За временну свободу, И дам, по милости своей, ‎На каждую по году». — «Злодей! губить невинных чад!» — ‎«Ты медлишь? Приступите! Низриньте грешника во ад! ‎На части разорвите!» И вдруг отвсюду крик и стон; ‎Земля затрепетала; И грянул гром со всех сторон; ‎И тьма бесов предстала. Чудовищ адских грозный сонм; ‎Бегут, гремят цепями, И стали грешника кругом ‎С разверзтыми когтями. И ниц повергся Громобой, ‎Бесчувствен, полумертвый; И вопит: «Страшный враг, постой! ‎Постой, готовы жертвы!» И скрылись все. Он будит чад… ‎Он пишет их рукою… О страх! свершилось… плещет ад ‎И с гордым Сатаною. Ты казнь отсрочил, Громобой, ‎И дверь сомкнулась ада; Но жить, погибнувши душой, — ‎Коль страшная отрада! Влачи унылы дни, злодей, ‎В болезни ожиданья; Веселья нет душе твоей, ‎И нет ей упованья; Увы! и красный Божий мир, ‎И жизнь ему постылы; Он в людстве дик, в семействе сир; ‎Он вживе снедь могилы. Напрасно веет ветерок ‎С душистыя долины; И свет луны сребрит поток ‎Сквозь темны лип вершины; И ласточка зари восход ‎Встречает щебетаньем; И роща в тень свою зовет ‎Листочков трепетаньем; И шум бегущих с поля стад ‎С пастушьими рогами Вечерний мрак животворят, ‎Теряясь за холмами… Его доселе светлый дом ‎Уж сумрака обитель. Угрюм, с нахмуренным лицом ‎Пиров веселых зритель, Не пьет кипящего вина ‎Из чаши круговыя… И страшен день; и ночь страшна; ‎И тени гробовыя; Он всюду слышит грозный вой; ‎И в час глубокой ночи Бежит одра его покой; ‎И сон забыли очи. И тьмы лесов страшится он: ‎Там бродит привиденье; То чудится полночный звон, ‎То погребально пенье; Страшит его и бури свист, ‎И грозных туч молчанье, И с шорохом падущий лист, ‎И рощи содроганье. Прокатится ль по небу гром — ‎Бледнеет, дыбом волос; «То мститель, послан Божеством; ‎То казни страшный голос». И вид прелестный юных чад ‎Ему не наслажденье. Их милый, чувства полный взгляд, ‎Спокойствие, смиренье, Краса-веселие очей, ‎И гласа нежны звуки, И сладость ласковых речей ‎Его сугубят муки. Как роза — благовонный цвет ‎Под сению надежной, Они цветут: им скорби нет; ‎Их сердце безмятежно. А он?.. Преступник… он, в тоске ‎На них подъемля очи, Отверзту видит вдалеке ‎Пучину адской ночи. Он плачет; он судьбу клянет; ‎«О милые творенья, Какой вас лютый жребий ждет! ‎И где искать спасенья? Напрасно вам дана краса; ‎Напрасно сердцу милы; Закрыт вам путь на небеса; ‎Цветете для могилы. Увы! пора любви придет: ‎Вам сердце тайну скажет, Для вас украсит Божий свет, ‎Вам милого покажет; И взор наполнится тоской, ‎И тихим грудь желаньем, И, распаленные душой, ‎Влекомы ожиданьем, Для вас взойдет краснее день, ‎И будет луг душистей, И сладостней дубравы тень, ‎И птичка голосистей. И дни блаженства не придут; ‎Страшитесь милой встречи; Для вас не брачные зажгут, ‎А погребальны свечи. Не в Божий, гимнов полный, храм ‎Пойдете с женихами… Ужасный гроб готовят нам; ‎Прокля́ты небесами. И наш удел тоска и стон ‎В обителях геенны… О, грозный жребия закон, ‎О, жертвы драгоценны!..» Но взор возвел он к небесам ‎В душевном сокрушенье И мнит: «Сам Бог вещает нам: ‎В раскаянье спасенье. Возносятся пред вышний трон ‎Преступников стенанья…» И дом свой обращает он ‎В обитель покаянья: Да странник там найдет покой, ‎Вдова и сирый друга, Голодный сладку снедь, больной ‎Спасенье от недуга. С утра до ночи у ворот ‎Служитель настороже; Он всех прохожих в дом зовет: ‎«Есть хлеб-соль, мягко ложе». И вот уже из всех краев, ‎Влекомые молвою, Идут толпы сирот и вдов ‎И нищих к Громобою; И всех приемлет Громобой, ‎Всем дань его готова; Он щедрой злато льет рукой ‎От имени Христова. И Божий он воздвигнул дом; ‎Подобье светла рая, Обитель иноков при нем ‎Является святая; И в той обители святой ‎От братии смиренной Увечный, дряхлый, и больной, ‎И скорбью убиенный Приемлют, именем Творца, ‎Отраду, исцеленье: Да воскрешаемы сердца ‎Узнают Провиденье. И славный мастер призван был ‎Из города чужого; Он в храме лик изобразил ‎Угодника святого; На той иконе Громобой ‎Был видим с дочерями, И на молящихся Святой ‎Взирал любви очами. И день и ночь огонь пылал ‎Пред образом в лампаде, В златом венце алмаз сиял, ‎И перлы на окладе. И в час, когда редеет тень, ‎Еще дубрава дремлет, И воцаряющийся день ‎Полнеба лишь объемлет; И в час вечерней тишины — ‎Когда везде молчанье И свечи, в храме возжены, ‎Льют тихое сиянье — В слезах раскаянья, с мольбой, ‎Пред образом смиренно Распростирался Громобой, ‎Веригой отягченной… Но быстро, быстро с гор текут ‎В долину вешни воды — И невозвратные бегут ‎Дни, месяцы и годы. Уж время с годом десять лет ‎Невидимо умчало; Последнего двух третей нет — ‎И будто не бывало; И некий неотступный глас ‎Вещает Громобою: «Всему конец! твой близок час! ‎Погибель над тобою!» И вот… недуг повергнул злой ‎Его на одр мученья. Растерзан лютою рукой, ‎Не чая исцеленья, Всечасно пред собой он зрит ‎Отверзту дверь могилы; И у возглавия сидит ‎Над ним призра́к унылый. И нет уж сил ходить во храм ‎К иконе чудотворной — Лишь взор стремит он к небесам, ‎Молящий, но покорной. Увы! уж и последний день ‎Край неба озлащает; Сквозь темную дубравы сень ‎Блистанье проникает; Все тихо, весело, светло; ‎Все негой сладкой дышит; Река прозрачна, как стекло; ‎Едва, едва колышет Листами легкий ветерок; ‎В полях благоуханье, К цветку прилипнул мотылек ‎И пьет его дыханье. Но грешник сей встречает день ‎Со стоном и слезами. «О, рано ты, ночная тень, ‎Рассталась с небесами! Сойдитесь, дети, одр отца ‎С молитвой окружите И пред судилище Творца ‎Стенания пошлите. Ужасен нам сей ночи мрак; ‎Взывайте: Искупитель, Смягчи грозящий гнева зрак; ‎Не будь нам строгий мститель!» И страшного одра кругом — ‎Где бледен, изможденный, С обезображенным челом, ‎Все кости обнаженны, Брада до чресл, власы горой, ‎Взор дикий, впалы очи, Вопил от муки Громобой ‎С утра до поздней ночи — Стеклися девы, ясный взор ‎На небо устремили И в тихий к Провиденью хор ‎Сердца совокупили. О вид, угодный небесам! ‎Так ангелы спасенья, Вонмя раскаянья слезам, ‎С улыбкой примиренья, В очах отрада и покой, ‎От горнего чертога Нисходят с милостью святой, ‎Предшественники Бога, К одру болезни в смертный час… ‎И, утомлен страданьем, Сын гроба слышит тихий глас: ‎«Отыди с упованьем!» И девы, чистые душой, ‎Подъемля к небу руки, Смиренной мыслили мольбой ‎Отца спокоить муки; Но ужас близкого конца ‎Над ним уже носился; Язык коснеющий Творца ‎Еще молить стремился; Тоскуя, взором он искал ‎Сияния денницы… Но взор недвижный угасал, ‎Смыкалися зеницы. «О дети, дети, гаснет день». — ‎«Нет, утро; лишь проснулась Заря на холме; черна тень ‎По долу протянулась; И нивы пусты… в высоте ‎Лишь жаворонок вьется». — «Увы! заутра в красоте ‎Опять сей день проснется! Но мы… уж скрылись от земли; ‎Уже нас гроб снедает; И место, где поднесь цвели, ‎Нас боле не признает. Несчастные, дерзну ль на вас ‎Изречь благословенье? И в самой вечности для нас ‎Погибло примиренье. Но не сопутствуйте отцу ‎С проклятием в могилу; Молитесь, воззовем к Творцу: ‎Разгневанный, помилуй!» И дети, страшных сих речей ‎Не всю объемля силу, С невинной ясностью очей ‎Воскликнули: «Помилуй!» «О дети, дети, ночь близка». — ‎«Лишь полдень наступает; Пастух у вод для холодка ‎Со стадом отдыхает; Молчат поля; в долине сон; ‎Пылает небо знойно». — «Мне чудится надгробный стон». — ‎«Все тихо и спокойно; Лишь свежий ветерок, порой ‎Подъемлясь с поля, дует; Лишь иволга в глуши лесной ‎Повременно воркует». «О дети, светлый день угас». — ‎«Уж солнце за горою; Уж по закату разлилась ‎Багряною струею Заря, и с пламенных небес ‎Спокойный вечер сходит, На зареве чернеет лес, ‎В долине сумрак бродит». — «О вечер сумрачный, постой! ‎Помедли, день прелестной! Помедли, взор не узрит мой ‎Тебя уж в поднебесной!..» «О дети, дети, ночь близка». — ‎«Заря уж догорела; В туман оделася река; ‎Окрестность побледнела; И на распутии пылят ‎Стада, спеша к селенью». — «Спасите! полночь бьет!» — «Звонят ‎В обители к моленью: Отцы поют хвалебный глас; ‎Огнями храм блистает». — «При них и грешник в страшный час ‎К тебе, Творец, взывает!.. Не тмится ль, дети, неба свод? ‎Не мчатся ль черны тучи? Не вздул ли вихорь бурных вод? ‎Не вьется ль прах летучий?» — «Все тихо… служба отошла; ‎Обитель засыпает; Луна полнеба протекла; ‎И Божий храм сияет Один с холма в окрестной мгле; ‎Луга, поля безмолвны; Огни потухнули в селе; ‎И рощи спят и волны» . И всюду тишина была; ‎И вся природа, мнилось, Предустрашенная ждала, ‎Чтоб чудо совершилось… И вдруг… как будто ветерок ‎Повеял от востока, Чуть тронул дремлющий листок, ‎Чуть тронул зыбь потока… И некий глас промчался с ним… ‎Как будто над звездами Коснулся арфы серафим ‎Эфирными перстами. И тихо, тихо Божий храм ‎Отверзся… Неизвестной Явился старец дев очам; ‎И лик красы небесной, И кротость благостных очей ‎Рождали упованье; Одеян ризою лучей, ‎Окрест главы сиянье, Он не касался до земли ‎В воздушном приближенье… Пред ним незримые текли ‎Надежда и Спасенье. Сердца их ужас обуял… ‎«Кто этот, в славе зримый?» Но близ одра уже стоял ‎Пришлец неизъяснимый. И к девам прикоснулся он ‎Полой своей одежды: И тихий во мгновенье сон ‎На их простерся вежды. На искаженный старца лик ‎Он кинул взгляд укора: И трепет в грешника проник ‎От пламенного взора. «О! кто ты, грозный сын небес? ‎Твой взор мне наказанье». Но страшный строгостью очес ‎Пришлец хранит молчанье… «О дай, молю, твой слышать глас! ‎Одно надежды слово! Идет неотразимый час! ‎Событие готово!» — «Вы лик во храме чтили мой; ‎И в том изображенье Моя десница над тобой ‎Простерта во спасенье». «Ах! что ж Могущий повелел?» — ‎«Надейся и страшися». — «Увы! какой нас ждет удел? ‎Что жребий их?» — «Молися». И, руки положив крестом ‎На грудь изнеможенну, Пред неиспытанным Творцом ‎Молитву сокрушенну Умолкший пролиял в слезах; ‎И тяжко грудь дышала, И в призывающих очах ‎Вся скорбь души сияла… Вдруг начал тмиться неба свод — ‎Мрачнее и мрачнее; За тучей грозною ползет ‎Другая вслед грознее; И страшно сшиблись над главой; ‎И небо заклубилось; И вдруг… повсюду с черной мглой ‎Молчанье воцарилось… И близок час полночи был… ‎И ризою святою Угодник спящих дев накрыл, ‎Отступника — десною. И, устремленны на восток, ‎Горели старца очи… И вдруг, сквозь сон и мрак глубок, ‎В пучине черной ночи, Завыл протяжно вещий бой — ‎Окрестность с ним завыла; Вдруг… страшной молния струей ‎Свод неба раздвоила, По тучам вихорь пробежал, ‎И с сильным грома треском Ревущей буре бес предстал, ‎Одеян адским блеском. И змеи в пламенных власах — ‎Клубясь, шипят и свищут; И радость злобная в очах — ‎Кругом, сверкая, рыщут; И тяжкой цепью он гремел — ‎Увлечь добычу льстился; Но старца грозного узрел — ‎Утихнул и смирился; И вмиг гордыни блеск угас; ‎И, смутен, вопрошает: «Что, мощный враг, тебя в сей час ‎К сим падшим призывает?» «Я зрел мольбу их пред собой». — ‎«Они мое стяжанье». — «Перед Небесным Судиёй ‎Всесильно покаянье». — «И час суда Его притек: ‎Их жребий совершися». — «Еще ко Благости не рек ‎Он в гневе: удалися!» — «Он прав — и я владыка им». — ‎«Он благ — я их хранитель». — «Исчезни! ад неотразим». — ‎«Ответствуй, Искупитель!» И гром с востока полетел; ‎И бездну туч трикраты Рассек браздами ярких стрел ‎Перун огнекрылатый; И небо с края в край зажглось ‎И застонало в страхе; И дрогнула земная ось… ‎И, воющий во прахе, Творца грядуща слышит бес; ‎И молится Хранитель… И стал на высоте небес ‎Средь молний ангел-мститель. «Гряду! и вечный Божий суд ‎Несет моя десница! Мне казнь и благость предтекут… ‎Во прах, чадоубийца!» О всемогущество словес! ‎Уже отступник тленье; Потух последний свет очес; ‎В костях оцепененье; И лик кончиной искажен; ‎И сердце охладело; И от сомкнувшихся устен ‎Дыханье отлетело. «И праху обладатель ад, ‎И гробу отверженье, Доколь на погубленных чад ‎Не снидет искупленье. И чадам непробудный сон; ‎И тот, кто чист душою, Кто, их не зревши, распален ‎Одной из них красою, Придет, житейское презрев, ‎В забвенну их обитель; Есть обреченный спящих дев ‎От неба искупитель. И будут спать: и к ним века ‎В полете не коснутся; И про́йдет тления рука ‎Их мимо; и проснутся С неизменившейся красой ‎Для жизни обновленной; И низойдет тогда покой ‎К могиле искупленной; И будет мир в его костях; ‎И претворенный в радость, Творца постигнув в небесах, ‎Речет: Господь есть Благость…» Уж вестник утра в высоте; ‎И слышен громкий петел; И день в воздушной красоте ‎Летит, как радость светел… Узрели дев, объятых сном, ‎И старца труп узрели; И мертвый страшен был лицом, ‎Глаза, не зря, смотрели; Как будто, страждущ, прижимал ‎Он к хладным персям руки, И на устах его роптал, ‎Казалось, голос муки. И спящих лик покоен был: ‎Невидимо крылами Их тихий ангел облачил; ‎И райскими мечтами Чудесный был исполнен сон; ‎И сладким их дыханьем Окрест был воздух растворен, ‎Как роз благоуханьем; И расцветали их уста ‎Улыбкою прелестной, И их являлась красота ‎В спокойствии небесной. Но вот — уж гроб одет парчой; ‎Отверзлася могила; И слышен колокола вой; ‎И теплятся кадила; Идут и стар и млад во храм; ‎Подъемлется рыданье; Дают бесчувственным устам ‎Последнее лобзанье; И грянул в гроб ужасный млат; ‎И взят уж гроб землею; И лик воспел: «Усопший брат, ‎Навеки мир с тобою!» И вот — и стар и млад пошли ‎Обратно в дом печали; Но вдруг пред ними из земли ‎Вкруг дома грозно встали Гранитны стены — верх зубчат, ‎Бока одеты лесом — И, сгрянувшись, затворы врат ‎Задвинулись утесом. И вспять погнал пришельцев страх; ‎Бегут, не озираясь; «Небесный гнев на сих стенах!» — ‎Вещают, содрогаясь. И стала та страна с тех пор ‎Добычей запустенья; Поля покрыл дремучий бор; ‎Рассыпались селенья. И человечий глас умолк — ‎Лишь филин на утесе И в ночь осенню гладный волк ‎Там воют в черном лесе; Лишь дико меж седых брегов, ‎Спираема корнями Изрытых бурею дубов, ‎Река клубит волнами. Где древле окружала храм ‎Отшельников обитель, Там грозно свищет по стенам ‎Змея, развалин житель; И гимн по сводам не гремит — ‎Лишь, веющий порою, Пустынный ветер шевелит ‎В развалинах травою; Лишь, отторгаяся от стен, ‎Катятся камни с шумом, И гул, на время пробужден, ‎Шумит в лесу угрюмом. И на туманистом холме ‎Могильный зрится камень: Над ним всегда в полночной тьме ‎Сияет бледный пламень. И крест поверженный обвит ‎Листами повилики: На нем угрюмый вран сидит, ‎Могилы сторож дикий. И все, как мертвое, окрест: ‎Ни лист не шевелится, Ни зверь близ сих не пройдет мест, ‎Ни птица не промчится. Но полночь лишь сойдет с небес — ‎Вран черный встрепенется, Зашепчет пробужденный лес, ‎Могила потрясется; И видима бродяща тень ‎Тогда в пустыне ночи: Как бледный на тумане день, ‎Ее сияют очи; То взор возводит к небесам, ‎То, с видом тяжкой муки, К непроницаемым стенам, ‎Моля, подъемлет руки. И в недре неприступных стен ‎Молчание могилы; Окрест их, мглою покровен, ‎Седеет лес унылый: Там ветер не шумит в листах, ‎Не слышно вод журчанья, Ни благовония в цветах, ‎Ни в травке нет дыханья. И девы спят — их сон глубок; ‎И жребий искупленья, Безвестно, близок иль далек; ‎И нет им пробужденья. Но в час, когда поля заснут ‎И мглой земля одета (Между торжественных минут ‎Полночи и рассвета), Одна из спящих восстает — ‎И, странник одинокой, Свой срочный начинает ход ‎Кругом стены высокой; И смотрит в даль, и ждет с тоской: ‎«Приди, приди, спаситель!» Но даль покрыта черной мглой… ‎Нейдет, нейдет спаситель! Когда ж исполнится луна, ‎Чреда приходит смены; В урочный час пробуждена, ‎Одна идет на стены, Другая к ней со стен идет, ‎Встречается, и руку, Вздохнув, пришелице дает ‎На долгую разлуку; Потом к почиющим сестрам, ‎Задумчива, отходит, А та печально по стенам ‎Одна до смены бродит. И скоро ль? Долго ль?.. Как узнать? ‎Где вестник искупленья? Где тот, кто властен побеждать ‎Все ковы обольщенья, К прелестной прилеплен мечте? ‎Кто мог бы, чист душою, Небесной верен красоте, ‎Непобедим земною, Все предстоящее презреть, ‎И с верою смиренной, Надежды полон, в даль лететь ‎К награде сокровенной?..