ДОСТРАСТНОЕ ВРЕМЯ

ДОСТРАСТНОЕ ВРЕМЯ Если вдруг случится самое невозможное, самое нелепое, а в жизни бывает всякое, если вдруг все отвернутся, забудут Тебя, перестанут веровать, погрозят кулаком, так бывает, исчезли, иссякнули, так бывает, хотя они самые первые. Если вдруг случится самое непредвиденное, самое горькое. Даже те отринут вдруг, кто говорили, что преданы. Будет некому поцеловать Твои щёки от слёз просто мокрые, будет некому руки Твои согревать бледные. Господи! Я лишь одна не оставлю Тебя, грешная, вот такая я грешная, что даже страшно подумать мне, как могла я входить во сады эти вишне-черешневые, как могла я у моря бродить дюнами. Грешная! Не умею прощать иногда, отпускать да кричать – шло б оно! – а когда отпускаю, опять возвращаюсь я Дантово! Иногда я кричу там, где надо не криком, а шёпотом и совсем ничего-то такого не надо мне! Право, я не оставлю Тебя у Распятия вечного, у меня на груди Ты на крестике тоже распятый весь. Ладно бы за кого одного, Ты за всё человечество, деревеньки на севере, где травы косами спутались. Не оставлю тебя, сколько б Ты не просил меня: «Брось меня!» Не оставлю Тебя, как бы Ты не кричал: «Хватит. Пожили!» Малороссия здесь. Фразороссия. Библия-Россия, не отсекнешь сие материнское ножиком. Да, я маленькая. Да, худая. (Диеты, пробежки и бесконечные эти метания до косметологов…) Я не бросила нашу Россию во времечко Брежнева. Я не бросила маму больную, свекровь, кошку квёлую. Но если вдруг случится самое невозможное, самое нелепое, самое невероятное, обовью Твою шею в терновом венце, кровь не смытую. Обовью я руками, прижмусь, воскричу, о прости, если матами, все орут так под пытками. Да, я буду последняя, кто не отринет, не скурвится, да я буду последняя возле черты, ленты финишной. даже в грязном сарае со свиньями, овцами, курами не отрину Тебя, даже если отринешь Ты… ПОНЕДЕЛЬНИК Её из этих лучей солёных, камней огромных, её из этих лесов скоромных, лосиных чащ я да всею грудью, да чревом я добывала томным из этих бабочек, что трепетали во мне живяще. Пережидали дожди и вьюги, мороз друг в друге! Ложись на грудь мне. Ложись на плечи. Ложись бездонно. Прижмись ко мне пуповиной, родинкой. Дай мне руки, я их согрею вот здесь на теле. Хочу влюблённой ходить по городу, ошалевшей: ужель возможно? Ходить влюблённой, такой горячей, почти без кожи. Вот я кричу (от обиды): - Дверь мне открой в прихожей. Но, как назло, заедет замок, и дрожат пальцы тоже! Сегодня ехала мимо церкви у нас в Печерах. И так крестилась. И так просила: - Верни любовь мне! Мою любовь, что сожгла вчера я так зло, упорно, верни любовь! Хотя, впрочем, она на что мне? Ты говорил: - О, красивая! Можно ль так быть красивой? Ты ревновал. Ты звонил. Ты ждал: что не едешь долго? Орловский дворик, посёлок Южный, Кооперативный. Кафе «У Волги», кафе «За Волгой». Длинна дорога… - Верни любовь мне мою большую! Кричала в небо! - Верни любовь мне мою. Любовь! Без неё нища я! Верни, верни мне кусочек смерти, кусочек света. Верни мне, небо, верни мне, небо! …Не возвращает! *** …вот так и я своей рукой. А руки дрожали…Как унять мне дрожь? Ушла не в ночь сырую. В день! Где звуки шуршащих шин. Где птицы близоруки и синеглазы в небе средь вершин деревьев мечутся. Кто я? Я – из руин самой себя. Я – камни, камни, разрушена. Разбита… Третий день пишу тебе: ватсап, телега, вайбер, я из руин пишу, из слова «тень». «Своей рукой портрет твой», как у Блока. «Своей рукой убрал», как это плохо! А текст один: «Прости, что огорчила. Да, ты виновен, но прости, милый!» Зачем придумывать идиллий совершенство? Нет идеала в мире! Сколько лет ищу я идеал простой свой, женский, духовный, близкий! Идеала нет. «Своей рукой портрет твой» в рамке венской «своей рукой» разбила. И – привет! Привет, привет, привет из сонма дней, Душа моя, как голая, - оденься, душа моя, нет в мире совершенства, душа моя, сама себя убей! Я не должна была терзать тебя, терзаясь, я не должна была писать тебе, кусаясь и, плача, доводить тебя до слёз, (да, ты заплакал, видя, – ухожу я), да, я – серьёзна. Пусть ты не всерьёз. Как дальше там у Блока про буржуя в поэме, что «Двенадцать»? «Прятал нос»? Я ехала обратно на машине. Семь перекрёстков ехала. Да минет поэзия вас, люди, господа, всё – от неё! Вся от неё моя беда! ВТОРНИК Прилипает земля ржавью лунной к ладоням, а ты видишь себя словно бы после смерти. Вы – разверстым нутром к миру полым и голым, так идти из единства к единству расколом, из огня, что вокруг горла вывязал петли. Так живут, словно в коме до Пришвина, Данте, до Булгакова, Горького – а был ли, мальчик! И все ночи, и дни поднести к очам – дайте вам любую из вечностей, нашу тем паче, так бы рёк из семнадцатого он столетья Аввакум преподобный, сорвав в горле связки. Так кричал бы – о, чада мои, сёстры, дети, о, птенцы мои, комышки, думал о вас я! Вас – грядущих, растущих, ещё не зачатых, не родившихся, не появившихся чадах! Доставайте листочки, бумажки, тетради, кто такой Аввакум протопоп? Не зачах он. Нарисует малец меня в круге квадратом, нарисует звездою на небе распятой. Мы за родину бились, не как вы за чаты, да за лайки, за деньги. Мы вам не понятны! Не взмечтать вам, всхотеть, не воздать, не пояти! Говорит так девица, судьбою гонима: где-то есть ужин, чай и любимый мужчина. Говорит так юнец, и я чувствую – вот он: где-то дом есть, престиж, блог, тв и работа. …О, как холодно мне. Для того ль я не умер? Для того ли страдал и горел я, безумен? Чтоб узнать мне про будущее то, что в сумме? Так секи посильнее Пафнутьев игумен! Голодал. Холодал. Бит, сожжен был, разгромлен. Но был не покорён…кроме контура, кроме своего на постели себя я зрю в доме: - Вижу церковь Высокую, аз я единый и противосолонь и сугубье в поклоне. Для единства раскол был! Твержу я доныне. Не заглавная буквица, а строчка копсом. И поэтому лучше вот так дымом рваться из горящей избы красным плавленым коксом, между веком и веком не видя дистанций. Всех спасти не спасённых, убитых за ради. Всех слепых, что с очами, что горше всех впадин, всех глухих, но их слух, как Шопена сонатовый. Так и надо мне, небо высокое, надо мне! Не убит, а растерзан, не вниз, а вверх падаю и держу я свой крест грудью, в этот крест вмятою! СРЕДА Мятежный Аввакум устал нас с тобой приглашать в поющий Чернобыль в его огневидную суть. Какая здесь боль! Птиче, Мати, Пресветлая мать. Молитва ребёнка! О, дай на ладони подуть. Молитва старухи! О, дай ей премного всего. Молитва девицы, как будто день нынче Петров. - Избави от ссор, исцели тело, душу, страну! Одна у меня ты! Тебя исцели мне одну! Не надо вот так, что в одном моём карем глазу икона святая. В другом не понятно мне, что. Хочу, чтоб в зрачках только небо, любовь и лазурь, хочу, чтобы в сердце одна всепрощения суть, хочу лечь перстами к ногам Аввакума листом. Ладони, ладони, ладони к нему простереть, как мало я знаю про немощь во всю мощь и твердь, как мало я знаю про лёгкость, что не унести, больнее без боли, кровавей без крови в горсти. Когда на кресте крещены, а на небе в сто неб. Мы мне одиноче, чем множество, без хлеба – хлеб. Вода без воды, а вино без вина – хмельно мне, медовая родина – с плеч, лисий хвост, волчий мех. Порезан на вены, на ленты, на капли с берёз, размотан на ветер, что бьётся виском или без, раскрошен на столько, что нету целее его, и собран на столько, что в крохи раскрошенный весь. Прости, если сможешь, и вьётся над пламенем дым, и крестит стоперстьем всех тех кто не с ним и кто с ним. Ужель побредём мы, ужели, ужели брести? Хватаю я воздух, сжимаю до хруста в горсти… ЧЕТВЕРГ …огнём Аввакумовым в центре что Больше-Мурашкино, что Выше-Мурашкино, Ближе, Больнее- Мурашкино. …Лесные урочища. Полчища леса бесстрашно так ветвями цепляясь, в одежду впиваясь колючками, и корчи осиновы листьями, острыми сучьями. - Молчите? По что? Иль без уст вы – стоустые? - Молчите? По ком? Звуки кудри пригладили русые? Пшеничные ваши, овсяные ваши, злачёные, а русские земли издревле расколом учёные. Обавники, травники да колтуны в землю вперились. Забыли Аввакума слово, его Златобуквие! Ужели опять я не с теми, с кем надо, а с теми я, что в сердце упали? Мои, что Венерины, рученьки, по ним, по рукам сколько раз ударяли, но спрятаны они в прошлом веке – не в них ли упрямство Аввакума? Расколы во всём то на бедных и нищих, богатых ли, расколы для всех на прививочных и не прививочных, расколы на маму, что мыла, но рамы чьи? И швы прямо в сердце, что рвут миокарды раскольничьи. О, сёстры, о братья, а голос мой тоненький-тоненький последним листом – скоморошьим, оранжевым ромбиком. Ты вправь мне иконы – глядеть буду нынче иконами, они вместо оптики, чтоб за рулём зрить дорогу мне. Я не из раскольничьей, я из обычной, обрядовой простой, рядовой я семьи. Моя бабушка хранила малюсенький образ – так надо ей, хранила в шкафу, где всё прятала рядышком косынки, бельишко и деньги в клеёнке младенческой, где белое кружево, ткань колокольчик бубенчатый. Как сердце колотится, сердце трехперстное, красное! О, где ты Аввакум, сейчашнего, нашего века? И только следы. Это он подарил нам, не гаснут, чтоб просто идти к человеку и до человека! ПЯТНИЦА Время – камушек с камушком, магмы и кобальта, время Экклезиаста: сбери, коль разбрасывал! Из-под всех саркофагов кричать нам Чернобыльских, из-под всех печенегов вставать целой Азией! Время – флага, синиц, да из каждой головушки, из орла, что двуглав, озирать поле белое! Время – нате, берите российской вы кровушки, это нефть наша чёрная, нефть наша спелая! Делай краски из нефти, рисуй Богородицу! И мальчишку, родиться вот-вот он – юродивый, и восплачет псалмом он Давидовым тоненько, воспоёт он рекою да полем с пшеницею: - Где страна? Где Россия? - Да вот она, родненький! Богородица скрыла её плащаницею! - Где вода, что святая? О, где же водица-то? — Вот она! В её горсточке, в беленьких пальчиках! Так ныряй же в неё, в нашу нефть солнце-лицую! Наша нефть – это наша трава мать-и-мачеха! Время камни разбрасывать, но не сторонник я ни реформ, ни подвижек, сторонник я книжек. И осенней, что в Болдино, силлабо-тоники, и сторонник адажио – это мне ближе! Но вот камни! Как быть? Каждый звук мне – булыжник! Каждый шёпот мой – кремень и шелест наскальный, дождь мне щёки шершаво и горестно лижет, о, как много камней – не собрать – разбросала! Раскидала. Уродливо так, по-кабацки! И сама под камнями – в могиле я братской и безмернейше сестринской! Камни, о, камни! Что по Волге, Туре, по Оке и по Каме! Я-то думала: что быть в сраженье по-русски так, оказалась сама, что янтарная бусинка. Собери меня, музыка! Обними меня, русая! А зимою ты белая, осенью – в крошево, я взываю к тебе, как трава та, что скошена! Как сожжённая, Господи, в цивилизации, что в Чернобыльской топтаная радиации, как объевшаяся, словно до галлюцинации! Доче, мати, душа моя, птиче! И катится, нет, не яблочко – камень! И давит и давит этот камень на сердце. я бросить – не вправе! СУББОТА Если бы лично свои защищать убеждения, только б свои – коренные, прадедовы, что от сохи. Но за вселенские – я! Я – за звёздные! Чтобы от тленья, ржавчины разной, безвременья и от трухи их защищать и беречь, как святое в ладони, всех пепелищ по песчинке бы малой держать, близко к глазам подносить, любоваться искринкой гармоний этих сплочений и братств, как склониться бы к Божьей иконе, что к небесам приложиться в лазурную гладь! Пересыпать. И вдыхать. Обнимать. Целовать. И устами, словно бы к щёчке младенца – светло и тепло. Что там мои убеждения? Если церквями – высшие цели! Волхвами, роскошно, дарами, молнией в радугу. Я за торжеств торжество! Но чем громадней, всеобщей, святей убеждения, тем невозможнее и неподспуднее щит! О, да святится пусть имя их – их приближенья! О, да пусть сбудется воля их в неге орбит! Если бы знали, как их тяжело защищать от набегов, словно бы Русь от кочевников, древних хазар! Вот поглядите: там я на равнине белейшей от снега маленькой точкой. А справа вокзал и базар! Я, словно жар! Словно угль! Слева топь да болота! А под ногами родная до боли земля! Синь надо мною! Мне так умирать неохота! Но убеждения! Цели! Упёртость сожгут и спалят! Только так русская может: вот чем невозможней крепь убеждений, упрямее тем я вдвойне! Тем Ярославнее, тем Святогорнее! Вот же мир всё свирепее, мир всё опасней, бомбёжней, тем атлантидовей и тем молебнее мне! Снова ветра будут на смерть на грудь мне ложиться, биться дождём в парапеты, порталы безумством камней! И над страною моей будут тёмные, чёрные птицы. Но и одна в поле воин. Воительница, коль точней! ВОСКРЕСЕНИЕ Да, ты есмь – священная корова, да ты есмь – священная теляти… Авраам, клади меня на камни, вместо сына я идти готова. Причащённая, развоплощённая, в рваном рубище, платком обвёрнута я иду сквозь жизнь дорога торная, но для меня она дороже золота. Да, как с востока в ширь стоит моя земля, да как с прибалтик всех в одёжке рваненькой, не надо сына, бать! Не надо сына! Я – пусть будет тот, кого ты выбрал раною. Пусть будет тот, кого ты выбрал в башню лечь, пусть будет тот, кого назвал Алёною. …Никак не отойду я от желаний – честь свою сберечь, слезу свою солёную. Смотреть на образа своих больших светил, смотреть, смотреть в глаза всем тем, кто полюбил, всем тем, кто невзлюбил, всем тем, кто нож поднял, но не с подушек в пух, не с тёплых одеял. Веди туда, где верх, туда, где высь-гора, где всё на кон кладут: жизнь, деньги, реки, дом… - О, здравствуй, Исаак, твой посох стёрт вчера, - О, здравствуй, Авраам. Сверкнул на небе гром. Кисейный брег реки. Молочны берега. Беги. Беги, беги! Не стал ты убегать. У Бога никого сегодня словно нет, лишь только ты и сын, лишь только тьма и свет! И голос, как чужой… Сын маленький такой, роднее нет его, где есмь ответ? Ложусь я всклень в него, точнее вместо всех, кто за моей спиной – Россия, вечность-мать! Пускай трава растёт, солдат, боец, морпех, помилованы все! С колен пора вставать… …Онемевший колокол звонил громче, чем звонящий. Мои сапоги полны – ибо болото – водой и грязью. Хорошо собой быть, хорошо настоящей. Мы все настоящие перед казнью! Мы все настоящие, когда добровольно. Онемевший колокол, безъязыкий всё громче, громче. Где мой камень жертвенный, треугольный у обочин? Где его упругий, гладкий восход выпуклый? Каменное чрево полно плачами да зегзицами. Он большой. И он тёплый, как выхухоль, нос хоботом, хвост чешуйчатый, пахнет птицами. Поглажу-ка я по хребту его, по животику так, как в детстве любила забраться на бабушку. И попрыгать! Ибо всё это – родина, хотя размером с ладошку, с оладушку. А ты помнишь всё это до боли, до жжения, голова твоя кружится, только лишь вспомнишь! А мой жертвенный камень, что поле сраженья, я хочу быть достойной, в слезах, что цикорий. Точно также ложиться под ноги в купавы, как овсяное и как гречишное в травы, собирать лопухи, иван-чай, клевер, мятлик. О, я видела столько своих же распятий! О, я видела столько могил не отпетых, нет святее таких, нет больнее! Поверьте! Столько видела улиц переименованных, городов, поменявших название, видела. Но мой жертвенник – вот его пузо грунтовано, пирамида моя, пирамидина! ВСЕНОЩНАЯ У меня некрасивые, неухоженные, все в морщиночках руки, да облупленные, не налаченные нынче ногти, у других, погляди: кремом смазанные да упруги, как у той, что в сторонке, у тёти. У швеи, кто работает в старом подвале в Печерах, у смешной продавщицы в «Пятёрочке», у тёти Клавы. Я сложила трёхперстье: текут в нём Ока да Печора, север русский, куб южный, сон-травы. Да вот этими бы я руками, не женскими словно, а руками бабищи курганской, старухи блаженной обнимала весь мир поголовно, духовно, укромно, как утробного сына, вот также утробно-утробно! Некрасивые руки мои! Пальцы, вены… А как правой рукой я таскаю тяжёлые сумки. А как левую руку тянула я для крови сдачи. И такие терзают порою меня невозможные думки, например, неужели нельзя было Бога спасти, как иначе? Разогнать бы охрану. Подняться на лестницу выше и достать эти гвозди аршинные бы гвоздодёром? Некрасивые руки мои – нате вам! – слышишь? Слышишь? Некрасивые гвозди – вбивайте в них! Я могу вором да разбойником или могу я пойти проституткой! …Не рыдала Мария бы так отрешённо и жутко, не причал бы младенец так громко, что сердце наотмашь. Но не надо Тебя, Сыне наш! Ты – хороший! Ты огромный, Ты вечный, безмерный, нетленный, бездонный. На – возьми мои руки. Возьми, на! Ладони! А вчера я услышала где-то в сетях или сон был, а вчера я увидела – вечно в сетях эти страсти, то, что вешали укры и что распинали укропы, также наших военных, пленённых, несчастных. Вот бы где пригодились мои некрасивые ручки! Нажимать на курок, слать по ним ФПВИ вместе с бомбой. А вы думали, что я от Дольче Gabbana и Гуччи, а вы думали чем? Я – утробой! И историей думала всей враз я тысячелетней! Если я не из тех, кто не знает куда деть от скуки не для крема и лака, а лишь для борьбы беззаветной, ради тёток и мамок, за ради детей в час рассветный пригодятся мои некрасивые руки!