Не будь, о богослов, так строг

Не будь, о богослов, так строг! Не дуйся, моралист, на всех! Блаженства всюду ищем мы, — А это уж никак не грех! Нас, как израильских сынов, Пустынный истомил побег, И мы у неба просим яств, А это уж никак не грех! К чему нам райской тубы сень И Гавриил на небесах? Дверей трактира ищем мы, А это уж никак не грех!

Да, нам старик-трактирщик — друг, Мы сознаемся в том при всех, — Притворства избегаем мы, А это уж никак не грех! Людскую кровь не станем лить Мы для воинственных потех; Льем виноградную мы кровь, А это уж никак не грех! Мы разверзаем клад души, Чтобы для сладостных утех Все перлы сердца раскидать, А это уж никак не грех!

Мы славим милую в стихах, И нас, быть может, ждет успех, — Пленительным пленен поэт, А это уж никак не грех! Ты, как осел или верблюд, Кряхтя, тащи тяжелый мех, — Мы всё, что давит, с плеч долой, А это уж никак не грех!

Проверь свои знания

Кто автор этих строк?

В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, у дома тополь или клен стоит ненужный и усталый, в пустое небо устремлен, стоит под тополем скамейка, и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь.

Он развязал и выпил водки, он на хер из дому ушёл, он захотел уехать к морю, но до вокзала не дошёл. Он захотел уехать к морю, оно — страдания предел. Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел.

Но море сине-голубое, оно само к нему пришло и, утреннее и родное, заулыбалося светло. И Дима тоже улыбнулся. И, хоть недвижимый лежал, худой, и лысый, и беззубый, он прямо к морю побежал.

Бежит и видит человека на золотом на берегу. А это я никак до моря доехать тоже не могу — уснул, качаясь на качели, вокруг какие-то кусты. В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты.