Там далее провинциал Минос

Там далее: провинциал Минос, <Он> указательным перстом чертит законы; С улыбкой важною, поднявши красный нос, Он проповедует, как межевать загоны, Как Ева и Адам В раю поссорились за несогласность мненья, Как Гавриил их бил пребольно по плечам; Как трудно было им тягаться по судам За родовое их отцовское именье; Как был когда-то царь, ему прозванье Петр, Что первый он завел в России фраков моды; Что есть орудие — названьем барометр… Что за морем живут арабы иль уроды… И все в безмолвии, с преклонной головой, Глаголу мудреца столь важного внимают И изредка, когда он скажет вздор пустой, Они с почтением ему рукоплескают. И сей великий муж, сей грозный судия, Уездный меценат и удивленье света, Из милости свой взор бросает на меня Наместо пышного ответа. Представь же, добрый мой и несравненный друг. Сей свет, исполненный столь дивными умами, — Там злобу и разврат, а здесь безумцев круг, Там царедворцев строй с предлинными ушами, Здесь женщин, дышащих коварством, суетой, И новых Мессалин в нимфомании злобной… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Здесь… едва простым пером Могу изобразить картину преступлений, Насильств и ужасов мегеры модной, злой, Терзающей народ жезлом постановлений. Кровавый пот с лица, печальный, смутный взор, Согбенны рамена и впалые ланиты И дряхлость ранняя, и вкруг детей собор — Истлевшим рубищем покрыты; Шалаш, ни от дождя и зноя и зимой От вьюг и холода, от бури и ненастья Не защищаемый и кровлею простой, И вкруг следы нужды, печалей и несчастья — Суть призраки тех жертв, которые в трудах Свой век для гордых чад корысти сокращают И все сокровища из недр земли, в водах Для расточения владельцев извлекают! И, в довершение, невинных дочерей И юных жен — одно несчастных достоянье — Влачит к растлению седой прелюбодей И на уста кладет ударами молчанье! Но полно, я боюсь, чтоб чувств свободный жар Не сделал страшною столь важную картину, Чтоб друга твоего несовершенный дар Не выразил не так ужасных зол причину!!!… Льзя ль видеть бед ярмо и духом не страдать? Льзя ль в обществе невежд, средь злых и преступленья, Где добродетель есть как злоехидный тать, Где зависть черная под видом снисхожденья, Где воздух заражен пороков смрадной мглою, — Льзя ль мизантропии одежду не носить? Дитя и женщины бегут за мишурою, А сердце робкое, нетвердый, слабый ум Утешен призраком и тешится мечтою; Но человек среди своих великих дум Зреть должен — истину, прелестну наготою. О, сколько раз с собой Я в изысканиях терялся отвлеченных, Здесь видел образец создания смешной, А там великое — но с целию презренной!.. Напрасно б стал тебе систему созидать Вслед Канту, Шеллингу и многим им подобным. Субъект, объект — велит молчать О пышной глупости всех тварей земнородных. Я знаю цель мою и сей ничтожный дар, Дар жизни, связь души с началом разрушенья, — И слабый мой талант и песнопенья жар Слабеет с мыслию — минутного явленья. Никто не вразумил, что нас за гробом ждет, Ни тысячи волхвов, ни книги Моисея, Ни мужи дивные, гласящи дивный сброд, Ни гений Лейбница в листах Феодицеи. И червь, и я, и ты, и целый смертных род Для будущих времен пройдет, как блеск Элиды. Скажи мне, где народ обширной Атлантиды? Вот связь — всех сущих здесь и общий сей закон, Не испытающий в движеньях перемены! А смертных глупый род, пуская глупый стон, В веригах алчности, злодейств, убийств, измены, Вседневно к алтарю Химеры вопиет… И мнит в пустой мольбе обресть свое спасенье, Бессмертие то здесь, то там в безвестном ждет И гибнет жертвою скорбей и злоключенья… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .